Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый - [260]
Путин как реальность стал предметом его беспристрастного изучения. Просвечивая слова и дела президента рентгеном своей социологической теории, анализируя реакцию России на события в Югославии, взрывы башен Международного торгового центра в Нью-Йорке, войну в Ираке, видя на руководящих постах в правительстве приверженцев либеральной экономики, наблюдая последовательную дискриминацию гуманитарной сферы, он вынужден был констатировать, что Россия по-прежнему идёт в фарватере США и Запада, сдавая политические и экономические позиции, теряя собственное историческое и культурное лицо.
Уже в конце 2000 года, откликаясь на инициативу Путина объявить конкурс на создание нового гимна России на музыку Александрова, он пишет стихотворение «По поводу гимна постсоветской России», состоящего из двух частей — «констатирующей» и «призывающей». «Констатирующая часть» звучала отнюдь не одобрительно:
Нет, он не называл Путина, как в своё время Горбачёва и Ельцина, «предателем», но и к «созидателям» тоже уже не причислял: «Когда президентом избрали Путина, на Западе наступила полная растерянность, потому что он не был фигурой Вашингтона, и для них случившееся стало полной неожиданностью. В то время Путин имел колоссальную поддержку народа и мог сделать многое — например, отменить результаты приватизации, объявив их преступными, полностью национализировать всю финансовую систему и энергетические ресурсы страны — нефть, газ, энергетику. И никто бы не пикнул. Но он ничего из перечисленного не сделал, и момент был упущен. А потом пошли сплошные уступки Западу, из которых складывается общая капитуляция»[802].
Историческая миссия Путина, пришёл к выводу Зиновьев спустя некоторое время, состоит в легитимизации результатов ельцинской эпохи, юридическом оформлении сложившейся ситуации, придании ей цивилизованного вида, создании благоприятных условий для её стабильного существования. «Политическая стратегия Путина характеризуется такими принципами, — писал он в 2002 году, — 1) делать хоть что-то для улучшения жизни в стране в условиях сложившейся социальной организации (т. е. постсоветизма, ельцинизма); 2) интегрироваться в западное сверхобщество, возглавляемое США, на любых устраивающих Запад (США) и мало-мальски терпимых для России условиях. <…> По всей вероятности, эта стратегия утвердится надолго»[803].
В одном из последних интервью, в марте 2006 года, он говорил о России Путина с нескрываемым разочарованием: «Можно констатировать как факт, что России в качестве суверенного государства, достойного уважения, в принципе уже не существует. Нынешняя Российская Федерация есть явление показное, в основном существующее в виртуальном пространстве, имитация. Сейчас пытаются скрепить страну топливно-энергетическим комплексом, но, боюсь, он окажется непрочным, как бы с ним не случилась серьёзная социальная катастрофа. В остальном Россия не существует как единое целое. Да, люди живут, встречаются друг с другом, вступают в какие-то отношения — но ничего более того. Нет никаких оснований считать Российскую Федерацию самостоятельным суверенным государством»[804].
Жить в Москве было непросто. По многим пунктам московская жизнь сильно уступала проверенному и надёжному в употреблении Мюнхену. Но Москва была их городом. Родным. Любимым. Это был их размер. Она сильно изменилась, особенно в последние десять лет. Не всё они узнавали. Не всё понимали на первых порах. Многое раздражало. Расстраивало. Особенно удручала какая-то общая опущенность. И внешняя, и внутренняя. Запущенность, с одной стороны, и распущенность — с другой. Дома покрылись коростой рекламных щитов и растяжек. Люди думали только о деньгах. Старики влачили убогое существование. Молодёжь рыскала в поисках наживы. Во всём было какое-то отчаянное бесстыдство. И в роскоши, и в нищете. Им было больно. Однако неуёмная энергетика столицы по-прежнему заражала. Они быстро включились в ритм безумного мегаполиса и ни разу не усомнились в своём решении вернуться.
Все вокруг удивлялись, как он в его возрасте, на исходе восьмого десятка, продолжает вести столь активный образ жизни. А он действительно точно помолодел. По утрам, по установленному раз и навсегда правилу, делал зарядку (вплоть до самой болезни каждый день отжимался от пола 25 раз!), потом несколько часов работал за письменным столом. Днём или был на лекциях в вузах, или участвовал в разнообразных общественных и культурных мероприятиях, давал интервью, комментарии. Всегда откликался на приглашения выступить, прочитать лекцию. Был лёгок на подъём. По-прежнему нахаживал стремительным шагом километры московских улиц. Любил многочасовые прогулки в компании или с кем-нибудь в паре. С разговорами, спорами, остротами. Не уставал. Кипел.
