Александр Твардовский - [68]

Слова, сказанные О. Лацисом[34]: «…о тех участках, где не все благополучно, не надо бояться говорить в полный голос», очень характерны для направления всего журнала.

«Только начало» — называлась статья Г. Козлова и М. Румера о хозяйственной реформе, связанной с именем Косыгина и пытавшейся «раскрепостить» отечественную экономику, усилить роль хозрасчета и материальных стимулов. Если она, эта реформа, значительной частью «высших» руководителей и партийно-государственного аппарата всячески тормозилась и саботировалась, то в «Новом мире» всемерно поддерживалась в выступлениях видных и ярких экономистов и публицистов — А. Бирмана, П. Волина, Г. Лисичкина, Н. Петракова.

«Все дело в том, что мы всерьез восприняли то, к чему призывали съезды и другие решения партии… не учитывая, не желая догадываться, что это все езда с ограничителем» — эти, проникнутые горькой иронией слова Твардовского, непосредственно вызванные свертыванием критики «культа личности», все более, особенно после падения Хрущева, оказывались справедливы и по отношению к судьбе косыгинских экспериментов.

Если направление и пафос журнала входили во все большее противоречие с медленно, но верно обозначавшимся попятным устремлением большей части «государственных мужей», то они же роднили «Новый мир» Твардовского с такими прочно вошедшими в историю не только русской литературы, но и общественной мысли печатными органами, как «Современник» и «Отечественные записки» с их борьбой за расширение арены реализма, по щедринскому выражению.

Это живо ощущали в первую очередь и сам Твардовский, и его ближайшие сотрудники. Не случайно одна из статей Владимира Лакшина последующих лет «Пути журнальные» (1967. № 8) в значительной части была посвящена размышлениям над книгой М. Теплинского об «Отечественных записках».

«Журнал вообще дело коллективное», — писал критик, в частности, и напоминал о вкладе, сделанном в это издание Г Елисеевым, Н. Михайловским, С. Кривенко и другими членами редакции и авторами.

Однако как там фигурами первого плана все же оставались Некрасов, а после его кончины Щедрин, так и в представлении множества современников «Новый мир» зачастую отождествлялся с Твардовским. И причиной тому была не только огромная популярность автора «Тёркина», но и его действительная роль в журнале.

Не окажись он таким редактором, каким был, иные писательские судьбы попросту не состоялись бы или, уж во всяком случае, были бы безмерно осложнены. Достаточно назвать имя Солженицына или вспомнить «хождения по мукам» Овечкина с «Районными буднями» или Константина Воробьева с его «Мы убиты под Москвой».

Твардовский одним из первых поддержал повесть Виктора Некрасова о Сталинграде[35], позже напечатал его роман «В чужом городе».

Мемуаристка Анна Берзер, которой можно верить, свидетельствовала, что впоследствии этот писатель «непросто „проходил“ через Твардовского». Однако мало того, что именно в «Новом мире» был помещен очерк «По обе стороны океана», вызвавший начальственный гнев, но и в дальнейшем ставший гонимым, а впоследствии исключенный из партии, автор не только находил там прибежище со своими произведениями (1965. № 4,12; 1967. № 8; 1968. № 9; 1969. № 9), но даже прямую поддержку.

«Где бы Некрасов ни был — в Италии, Америке, Франции, — он не просто турист (так называли писателя совсем недавно в „Известиях“. — А. Т-в), — говорилось в заметке Ю. Томашевского (в разделе „Коротко о книгах“), — читатель еще раз повстречается с писателем, не на словах, а всем сердцем любящим родину, принимающим ее радости как свои, ее боли — как свои» (1968. № 1). А вскоре, в мартовском номере появилась большая статья Игоря Виноградова «На краю земли» о знаменитой повести писателя.

И это в то время, когда Виктор Платонович был буквально на краю эмиграции, куда его и вытолкнут через несколько лет, когда, как не преминул отметить близкий друг писателя М. Пархомов, «с „Новым миром“ уже разделались».

Современники Щедрина поражались сочетанию в его редакторской деятельности строжайшей взыскательности и даже резкости в оценках с редкостным вниманием к авторам и заботливостью о них. Карикатуристы не преминули изобразить сурового сатирика в виде курицы, хлопочущей о своих цыплятах. И Твардовский тоже мог бы стать подобной «мишенью».

В высшей степени характерна уже упомянутая история его отношений с Овечкиным. Восхищаясь им как очеркистом и публицистом, но не любя его пьес, Александр Трифонович при этом постоянно беспокоился о материальной стороне жизни Валентина Владимировича и, найдя какую-нибудь возможность облегчить ее, шутливо «оправдывался»: «…Я считаю, что ты вообще все время находишься в командировке, к тому же в сейсмическом районе». (Увы, «сейсмически опасной» была не только жизнь в Ташкенте, но и вся предшествовавшая общественно-литературная деятельность адресата этого письма, — впрочем, как и его отправителя!)

А свой ответ на «грустноватое» письмо В. Д. Фоменко Александр Трифонович начинает просто-таки нежным обращением: «Дорогой мой, добрый и умный и, вообще, чудный Владимир Дмитриевич!» и утешающе продолжает: «Мне все, все понятно: это думы и настроения человека, измученного, измочаленного многолетней, сложной и кровно обязательной работой, который переживает самый страшный период, когда работа, по крайней мере в ее определенной и значительной части, окончена, опубликована и когда кажется, что потери и недосмотры зияющие, ужасные и что все далеко не так, как это виделось, представлялось заранее, издалека. И еще не хлынул поток отзывов и откликов печати и читателей, который пусть себе причиняет новые раны раздражения и огорчений и т. п., но старые заволакивает неким целящим илом».