Александр Первый и тайна Федора Козьмича - [31]

С принятой мною точки зрения бесполезно искать прямого или инссказательного смысла во фразе на первом листке «Тайны». Это — набор слов, служивших для шифра; отсюда неслучайная, по-моему, неправильность слов («ковое» и др.) и условная искусственность в построении фразы.

VIII. Кто был Федор Козьмич?

Кто же был Федор Козьмич, и в какой общественной среде следует его искать? Учитывая данные и рассказы о старце, можно составить себе следующее о нем представление. —

1) Военная осанка, манера держаться и говорить, близкое знание военной жизни, ряд других мелочей того же характера изобличают в нем человека военного.

2) Знание событий, совершавшихся в высшем обществе, образованность, осведомленность в вопросах государственных и пр. говорят о принадлежности к высшему обществу; следовательно, как военный, он должен был находиться среди офицеров лучших гвардейских полков.

3) Детальное описание кампаний 1812 — 1815 гг. оставляли в слушателях убеждение, что рассказчик сам был участником этих кампаний и даже вместе с армией вступал в Париж в 1814 г.

4) Рассказы о дворцовых интригах и знание придворной жизни заставляют предполагать в нем лицо, имевшее какое-то отношение к придворной жизни.

5) Ряд указаний свидетельствуют, что он был масоном-мистиком.

6) Предания, идущие от простых и интеллигентных людей, единогласно сходятся на том, что он владел иностранными языками.

7) Советы Федора Козьмича крестьянам, наряду с прочей его культурной деятельностью, обнаруживали, по словам очевидцев, в нем «не малое знание» крестьянской жизни, условий выбора и обработки земли, устройства огородов и всякого рода посевов.

Не могу вслед за историком Шумигорским на основании «частого» употребления старцем слова «панок», «панушки» заключать о близости его к польским или католическим кругам. С таким же правом можно настаивать на «барском» происхождении Козьмича только потому, что старцу была свойственна еще более частая манера обращаться к собеседнику со словами «любезный», «любезная».

Составив на основании приведенных признаков свое представление о старце, я начал поиски о происхождении этого загадочного человека, исходя из того убеждения, что исчезновение такого заметного лица, представителя высшего общества, не могло пройти бесследно. Перебрав данные о нескольких лицах, которые в той или иной степени могли быть интересны в качестве «кандидатов», или «alter ego» Федора Козьмича, я, наконец, в «Сборнике биографий кавалергардов» С А. Панчулидзева обратил внимание на биографию некоего кавалергарда Федора Александровича Уварова 2-го, сведения о котором оказались необыкновенно любопытными и действительно говорили о неожиданном, загадочном его исчезновении.

Князь П. А. Вяземский в своей «Старой записной книжке» об исчезновении Уварова рассказывает так: «около тридцатых годов, он, из среды семейства, со дня на день, пропал без вести. Никто не знал, кажется, и ныне не знает, куда девался он, как кончил и покончил ли с жизнью своею. Объяснительной причины к исчезновению его также никто придумать не мог. Года два-три спустя, на детском балу заметил я малолетнего сына его, танцовавшего с маленькою дочкою отца, который года два перед тем зарезался. Разумеется, эта встреча была делом случая, и, вероятно, дети и не знали о злополучной участи родителей своих, но и в самом случае бывает иногда много трагического драматизма».

Замечание это занесено много лет спустя после «исчезновения» Уварова. А. Я. Булгаков, находясь, наоборот, под свежим впечатлением того же события, сообщал 17 января 1827 г. своему брату: «Ты пишешь об Уварове то, что мы знаем. Скажи, пожалуйста, стоило ли труда заварить кашу, начать процесс и от того только, что велено ему датъ законный ход, посягнуть на себя... Да главное то, что нет удостоверения в смерти Уварова: он исчез, это так, но мог и дать тягу куда-нибудь, сесть на корабль в Кронштадте. После года или двух можно ручаться, что он умер, а не после недели: тело его не найдено». Несколькими днями позже он уже писал, что «Уварова тела так и не нашли. Положение его жены странно: вдова и не вдова».

Между тем и сама Уварова в официальной переписке, которую ей пришлось вести с III отделением по причине того участия и помощи, которую она оказывала своему брату М. С. Лунину, сосланному в Сибирь, не раз касалась вопроса о смерти мужа. В 1832 г. Уварова писала Бенкендорфу: «Уже пять лет, как я покинула Петербург, пребывание в котором стало для меня мучительным, единственно из-за этой Невы, где мой несчастный муж нашел смерть», а во всеподданнейшем прошении, уже в 1842 г., по тому же поводу, она говорит: «Я рассчитываю на долгую и верную службу моего мужа, который был одним из самых верных ваших подданных, благородная жизнь которого только, увы, омрачилась непостижимым самоубийством». Таким образом, сама Уварова не объясняла смерти мужа несчастным случаем, но причины не открывала. В том же письме к Бенкендорфу, прося определения сыновей: Александра (тогда ему было 16 лет), которого «покойный государь пожаловал еще в детстве в пажи», и Сергея — в Пажеский корпус, Уварова, говоря о своих сыновьях, характеризовала их и мужа в таких выражениях: «Мои дети унаследовали от отца это русское сердце, преданность трону, благородный энтузиазм к государю и отечеству, которые характеризовали их достойного отца. Как он, они возбуждаются только рассказами о прекрасных поступках. Они воспламеняются одними словами чести и военной доблести, и как он, несмотря на свою молодость, они готовы пролить свою кровь за государя».