Александр Исаевич Браудо: Очерки и воспоминания - [7]

А. И. был весь в "общественности", насквозь общественный человек. Все его сердце постоянно билось общественным, {21} миpским интересом, мирскою печалью. Это было поистине золотое сердце, в котором самый тщательный химический анализ не открыл бы и капли неблагородной свинцовой примеси." ("Еврейская Мысль", научно-литературный сборник, Ленинград, 1926 г.).

Можно ли было сказать про А. И., что он принадлежал к тому типу "тихих" людей, который рисуется в образе человека "созерцательного, пассивного, уступчивого, неспособного на упорную борьбу?" Нет, абсолютно нет. "В нем поражала не только доброта, мягкость, но и неутомимая активность, настойчивость. Все в нем чувствовали также твердое, непреклонное чувство, отчетливое сознание своего человеческого достоинства. Достаточно было посмотреть на его открытое лицо, кроткое выражение глаз, чтобы убедиться, что у него нет ни малейшей надменной черточки, даже складки, в которой выражалось бы сознание своего превосходства или желание навязать его другим".

И прав был тот же автор, указавший, что А. И. "уважал человеческое достоинство в каждом человеке, на какой бы ступеньке общественной лестницы или умственной иepapxии тот ни стоял. Он не был по натуре партийным человеком и помогал людям всех партий и всем группам в той мере, в какой они соответствовали его представлению о добре и правде".

Друзей и почитателей он имел поэтому во всех кругах: начиная от столичных "верхов" (в великокняжеских и аристократических дворцах), от баронов Гинцбургов и других представителей haute finance до бундовцев и пролетариев всех оттенков.

А. И. всегда находился в гуще партийных столкновений и раздоров, - но меньше всего он был человеком диалектической складки. Он сам почти никогда не спорил, не препирался - "никакие диалектические хитросплетения, - как писали о нем, - не могли его сбить с верного пути". Он стоял н а д всем этим. У него "в глубине души был таинственный компас, неизменно указывавший наиболее верный путь человеческому назначению, путь человеческого достоинства и душевного благородства". В этом талисмане следует искать тайну влияния А. И. на людей самого разнообразного положения и характера. {22} А. И. - как сказал о нем Л. Я. Штернберг - был полным, характерным "представителем той гуманной культуры, которая теперь как будто всюду клонится к закату, и в глазах тихого Александра Исаевича сиял тихий вечерний свет этой культуры".

Не доживем ли и мы - после переживаемого заката - до той зари, когда снова появятся в нашей среде люди типа Александра Браудо: - люди с благородным заветом - тихо, незаметно творить кругом добро, и невидимо бороться против насилия и несправедливости?..

Л. Брамсон.

{23}

МОИ СНОШЕНИЯ С А. И. БРАУДО

(П. Милюков)

Судьба свела меня довольно поздно с А. И. Браудо, и я не могу похвалиться особенно близкими отношениями с этим замечательным человеком. Его обычная сдержанность и какая-то прирожденная застенчивость, мешавшая ему открывать свой внутренний мир, не позволяла в сношениях с ним переходить через известную границу. Тем не менее, я могу сказать, что, познакомившись, мы как-то сразу нашли простой дружественный тон, который и не изменялся до самых последних наших встреч.

Вероятно, нашему быстрому сближению содействовала и та обстановка, в которой мы впервые встретились. Я - прирожденный москвич, и в Петербурге на жительство попал только после своего заграничного пребывания в Болгарии, т. е. в самом начале XX века. Скоро я попал в тюрьму, а эатем жительство в столице мне было запрещено. Я поселился недалеко от столицы, на станции Удельной, и здесь мы оказались соседями по даче с семьей А. И. Мои дети играли с детьми Браудо, и скоро, конечно, между нами завелись непосредственные сношения. По доброжелательному характеру А. И., по сходству наших политических взглядов, и по одинаковому направлению нашей общественной деятельности эти сношения только и могли быть самыми дружественными.

В свою национально-еврейскую работу, носившую частью конспиративный характер, А. И. ни тогда, ни потом меня не посвящал; но он был русским евреем того поколения, когда различие национальностей не только принципиально отрицалось в нашем политическом круге, но просто не замечалось и в бытовом и культурном отношении. Мы сообща {24} делали русское политическое дело, одинаково нам близкое и одинаково нужное для достижения общих целей. Все это тем более сближало, что окружала нас враждебная атмосфера старого режима и, лицом к ней, мы были естественными союзниками. Вот почему было бы просто невозможно отделить, что в то время делалось для специально еврейских и для общерусских задач. Мы работали с А. И. плечом к плечу, и объединила нас в тогдашнем, довольно тесном литературно-политическом круге Петербурга атмосфера полного и безусловного взаимного доверия.

Мы перенесли это, уже сложившееся настроение и в те годы, когда стала возможна открытая политическая деятельность. В промежутке, в 1903-1905 гг., меня оторвали от петербургских друзей поездки в Англию, Америку и на Балканы. Вернувшись в Poccию в самый разгар политической борьбы, я снова нашел в А. И. не только старого друга, но и верного союзника.