Александр Исаевич Браудо: Очерки и воспоминания - [6]

Весь поглощенный планами о том, как снова поставить Публичную Библиотеку на прежнюю высоту, А. И. Браудо в это время дважды едет заграницу, хлопочет о приобретении новых книг, об обмене изданиями с западноевропейскими книжными институтами. Он посетил с этой целью Берлин, Париж, Брюссель, Лондон. Его тут, в Париже, еще помнят в иностранных ученых учреждениях с прежнего времени, ценят его широкий опыт в библиотечном деле, его редкие познания в области библиографии. Во время пребывания его в Париже, французское Общество Библиотекарей избирает его в состав своих членов.

Весною 1924 года дружно празднуется его товарищами по работе 35-летие его библиотечной деятельности. А поздней осенью того же года, он - в Лондоне, а в ноябре его сердце, давно напряженное, измученное, перестало биться... И скончался он как-то незаметно, неожиданно, на квартире друзей во время разговора. Ушел А. И. в другой мир так же тихо и бесшумно, как жил, как выполнял всю жизнь свое общественное служение...

--

Картина жизни А. И. была бы не полна, если не {19} присоединить к ней еще двух основных черт. Не взирая на широкие связи, на общую любовь, А. И-чу никогда не жилось легко в материальном отношении. С того дня как я его помню, во все решительно периоды его жизни, А. И. почти никогда не мог сводить концов с концами...

Его вечно занимала мысль о каком-либо срочном платеже, о возможности протеста по векселю. Все это тяжело отражалось на здоровье и самочувствии этого никогда не унывавшего человека... При необыкновенной деликатности натуры А. И., при исключительной нежности к своей семье, эти материальные лишения его особенно угнетали. И хотя он с добродушной улыбкой подсмеивался над своими "финансовыми" затруднениями, - всем было ясно, что эта сторона его жизни подтачивала его силы, бодрость, энергию... Кто из нас, близко знавших его, не видел его бесконечно мечущимся по городу, чтобы где-либо перехватить денег на пару дней. Кто не помнит, сколько он набирал добавочных работ: частных уроков, переводов, приведения в порядок частных библиотек и т. д. - лишь бы семья (жена, мать, дочь и сын) не чувствовали лишений. И у всех нас, глядя на него в эти дни, было ощущение, что на этом фоне благородство его натуры, его самопожертвование выступают еще цельнее и ярче. Становилось как-то неловко и совестно, что именно ему надо вести такую трудную борьбу за существование...

Другая черта, от которой нельзя уйти, прежде чем закончить общую характеристику его личности, это безграничная готовность, с какой этот живший сам в тисках человек откликался на чужое горе и беду. Казалось бы, что он достаточно отдавал себя, все свои силы и помыслы на общие интересы, на борьбу за дело науки, за общественную и политическую эмансипацию... Ему было более простительно, чем кому бы то ни было, не уходить в мелкую, повседневную благотворительность, в хлопоты об отдельных лицах, в искание для них мест, занятий, помощи, кредита. Но не таков был А. И. Кто раз пришел к нему в минуту жизни трудную, не уходил от него с пустыми руками. В самые ответственные моменты его общественной деятельности, у него были полны карманы записок для памяти о том, за кого надо просить власть имущих, для кого ходатайствовать о месте, о приеме в университет, о праве жительства, о {20} денежной помощи. О том как приютить нелегального, как освободить из тюрьмы "политического", как найти защитника и так далее. И он делал все это так просто, так естественно, так убедительно, что ему большей частью не было ни в чем отказа.

Тут мы подходим к главной загадке в жизни и работе этого человека. Многие себя часто спрашивали, в чем с е к р е т неотразимого влияния на людей, которым пользовался этот "скромный до застенчивости" человек, никогда ничем не блиставший, даже как будто ничем не выделявшийся. Была ли у него какая-то особая гибкость натуры, приспособляемость? Было ли это преднамеренное внушение, сознательное воздействие на чужую психику? Нет, все объяснялось, как единогласно заявляют все близко знавшие его:

"исключительно особым обаянием его личности, которая, - как сказал о нем покойный М. И. Ганфман, - "как-то покоряла и создавала вокруг себя совершенно своеобразные отношения". Какая-то исключительная благожелательность к людям. Гуманность, соединенная с внутренним достоинством и настойчивым отстаиванием того, что он считал хорошим и нужным.

Среди попыток дать ответ на поставленный выше вопрос следует отметить оригинальные замечания Д. А. Левина, сблизившегося с покойным А. И. в последние годы. "Настоящая оригинальность натуры А. И., - говорит он, заключалась в особенном сочетании свойств, которое выходило из всех общепринятых рамок и шаблонов, разбивало общепринятые подразделения людей на категории и "типы". Обыкновенно у людей, посвящающих себя общественной деятельности, самый "темперамент общественности" содержит в себе примесь шумливости, тщеславия, честолюбия. В жизни приходится часто мириться с тем, что личное честолюбие и тщеславие являются своего рода эгоистической лигатурой, которая придает прочность чистому золоту альтруистических стремлений и склонностей, образующих чистую с т и х и ю чистой "общественности" и позволяет чеканить из этого золота ходкую монету.