Александр и Алестрия - [5]

Я сумасбродничал, требуя в подарок трехрогого быка, египетскую мумию, засушенную голову, эмбрион, извлеченный из утробы взятой в плен невольницы. Когда игра мне надоедала, я уподоблялся сошедшему с небес Аполлону и равнодушно отдавался царю и его сотоварищам. За долгий поцелуй Филипп обещал мне трон. Я безумствовал, но пустоголовым мечтателем никогда не был.

От Филиппа я хотел унаследовать одно — его силу.

Я ждал.

Художники, неустанно ищущие образец божественной красоты, забыли о крепких телах атлетов ради моего мускулистого изящного тела и тонких черт моего лица.

Я смотрелся в зеркало и не видел в нем ни робкой девочки с косами, ни маленького грустного мальчика, мечтавшего стать Гомером. На меня смотрел юный принц с гордым орлиным носом и твердым подбородком. У принца были большие наивные зеленые глаза, зачаровывавшие могучих македонских воинов, и восхитительно свежие губы, предмет вожделений всех греков. Сильные плечи, выпуклая грудь, тонкая талия, упругий живот и мускулистые ягодицы имели гармоничные очертания и мягкие, как у женщины, пропорции. Превратившись в произведение искусства, я стал всеобщим достоянием, недостижимым для сонма смертных.

Возможно ли, что порок и преступления сделали мое тело совершенным? Одержимый ненавистью, терзаемый жаждой мести, привыкший к пыткам, хохочущий над трупами, обезглавленными себе на потеху… как мог я выглядеть таким чистым?

Неужто лицо человека — всего лишь маска Комедии, прикрывающая трагедию души, а тело — мраморная статуя, служащая людям и богам?

С Аристотелем я вел себя как усердный и умный ученик. С отцом — как палач и шлюха. С товарищами по школе — как властный хозяин и угодливый любовник. В отношениях с Гефестионом я уподоблялся ревнивой женщине, осыпая его упреками, чтобы заставить страдать.

Я привык к своей многоликости. На свете существовало ровно столько Александров, сколько было влюбленных в меня, околдованных моим лицом мужчин и женщин.

Парис похитил Елену, и греки десять лет воевали с троянцами. Ахилл убил Гектора и сам был убит. Побежденному Приаму перерезали горло, а победителя Агамемнона убила собственная жена. Красота — вечная добыча силы. Из мохнатой гусеницы я превратился в прекрасную бабочку. Я как щитом заслонился образом маленькой беззащитной девочки. Моя красота укротила Филиппа. Моя красота заставила юношей драться друг с другом и давать обеты верности. Моя красота заставляла плакать Гефестиона и обманывала Аристотеля. Она выставляла себя напоказ, предлагала, ускользала, тревожила.

Красота была моим оружием, и я ее ненавидел.

Ненависть к красоте была моей броней. Отвращение к себе делало меня нечувствительным к боли.

Филипп приучил меня шпионить, Олимпия — строить заговоры. Я недрогнувшей рукой убивал по приказу царя любовников, которых он подозревал в измене. Я учился быть безжалостным, чтобы защитить свое нежное девичье сердце и мечтательную душу поэта.

Я плохо спал и по утрам чувствовал себя измученным и разбитым. Я позировал обнаженным — художники должны были увековечить и явить народам идеал красоты и совершенства. Я буду управлять миром уродства и жестокости с помощью лучезарном улыбки и безмятежного взора. Все в Пелле стали моими любовниками. Все были моими рабами. Все хотели умереть за меня, все клялись отдать за меня жизнь.

Угодливость и бессильные слезы матери выводили меня из себя. Теперь я ненавидел ее сильнее, чем когда-то Филиппа. Покуда моя мать жива, я буду помнить, что она превратила меня в орудие борьбы с мужем-тираном. Где бы я ни находился, она пребудет в моей душе и не устанет изливать горечь и обиды на мужчин. Мать знала мою тайну. Она была зеркалом, в которое я смотрелся и ужасался своему отражению.

Кто я? Какой я?

Чего во мне больше — силы или слабости?

Помнишь ли ты, Гефестион, наши юные годы, когда мы носились по лесам, как оленята?

Помнишь ли ты, Гефестион, наше первое объятие?

Помнишь ли тот солнечный луч, что проникал в храм через главные врата и бросал нам под ноги ковер света!

Закатное солнце окрашивало твои белые одежды в цвет киновари, ты краснел, улыбался и отворачивал голову, когда я пытался поцеловать тебя. Я прижал тебя к полу у ног Аполлона, протянул руку, и туника соскользнула с твоего плеча. Ты хотел вырваться, и я тоже оказался обнаженным. Тебе исполнилось пятнадцать, я был еще моложе. Ты не знал, что волосатые тела зрелых мужчин были мне знакомы во всех подробностях и твоя юная гладкая кожа вызвала смятение в моей душе. Твои губы набухли. Расширившиеся зрачки приковывали к себе мой взгляд, завораживали. Я заставил тебя перевернуться. Ты обхватил руками щиколотки Аполлона. Ты плакал, подарив мне первый восторг наслаждения.

Ты часто спрашивал, почему в тот день я тоже пролил слезы. Почему смеялся, продолжая рыдать. Узнай мой секрет: я был наложником моего отца. Я подарил тебе то, за что он платил мне скотом, лошадьми, золотом. Я понял тогда, что все сокровища покоренных Филиппом греческих городов не могли сравниться с твоим щедрым даром. Я узнал, что на свете есть чувство, которое нельзя ни купить, ни украсть, ни взять силой.