Александр Гитович - [19]

После того как была ликвидирована газета ополчения, Гитович некоторое время работал в редакции 55-й армии. Он пришел туда обстрелянным солдатом и опытным военным журналистом со строгими принципами. Один из них гласил: садись писать лишь тогда, когда был если не участником, то, во всяком случае, очевидцем событий. Что это значило в те времена, до конца понять может, пожалуй, только фронтовой журналист. Ежедневно газета требовала прорву самого разнообразного материала. В поисках его мы могли рассчитывать только на себя, на свою волю, смелость, физическую силу наконец, ибо, как известно, «там, где мы бывали, нам танков не давали». Когда на отдельных участках фронта активность обеих сторон снижалась, мы перекочевывали туда, где молот войны грохотал сильнее. Естественно, что в таких условиях добывать факты было нелегко. Тем не менее Гитович не довольствовался материалом из вторых рук. Он дорожил званием военного корреспондента и немало сделал для того, чтобы повысить уважение к газетчикам в глазах солдат переднего края. С презрением и брезгливостью он говорил о тех, кто готов писать о подвигах, наблюдая их из землянки второго эшелона. В 1943 году Гитович написал стихи «Военные корреспонденты», не предназначавшиеся для печати. На Ленинградском и Волховском фронтах они ходили в списках. В них поэт сформулировал те принципы, которые для него самого были непреложными законами. Во г эти стихи:

Мы знали все: дороги отступлений,

Забитые машинами шоссе,

Всю боль и горечь первых поражений,

Все наши беды и печали все.

И нам с овчинку показалось небо

Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму.

И тот, кто с нами в это время не был, —

Не стоит и рассказывать тому.

За днями дни. Забыть бы, бога ради,

Солдатских трупов мерзлые холмы,

Забыть, как голодали в Ленинграде

И скольких там недосчитались мы.

Нет, не забыть — и забывать не надо

Ни злобы, ни печали, ничего…

Одно мы знали там, у Ленинграда,

Что никогда не отдадим его.

И если уж газетчиками были

И звали в бой на недругов лихих, —

То с летчиками вместе их бомбили

И с пехотинцами стреляли в них.

И, возвратясь в редакцию с рассветом,

Мы спрашивали, живы ли друзья?!!

Пусть говорить не принято об этом,

Но и в стихах не написать нельзя.

Стихи не для печати. Нам едва ли

Друзьями станут те редактора,

Что даже свиста пули не слыхали,

А за два года б услыхать пора.

Да будет так. На них мы не в обиде.

Они и ныне, веря в тишину,

За мирными приемниками сидя,

По радио прослушают войну.

Но в час, когда советские знамена

Победа светлым осенит крылом,

Мы как солдаты знаем поименно,

Кому за нашим пировать столом.

Несколько раньше этих стихов были написаны другие — «В редакции». В них поэт описывает один редакционный вечер, когда газетчики рассказывают друг другу фронтовые байки. Он не щадит многих, выделяя лишь того, кто «в полный рост идет под пулями». Правда, словно бы опасаясь, не очень ли выспренной оказалась оценка, поэт снижает ее шуткой:

Он рад бы каждой кланяться. Да вот,

Самолюбив. На людях неудобно.

Говоря о моральном кодексе поэта на войне, я пока ограничивался только его собственными стихами. Но почти во всех редакциях газет Ленфронта могли рассказать о достойном поведении Гитовича на переднем крае. Приведу несколько строк из письма фронтового друга Гитовича — полковника И. Томилина. Оно было получено уже после войны, но в нем содержится любопытное свидетельство очевидца:

«…От кого-то из фронтовых товарищей я слышал, будто бы ты был убит в один из твоих отчаянных выездов из редакции на передний край, во время контратаки немцев где-то под М. Славянкой. Я очень сожалел. И вплоть до 1961 года я был уверен в этом, тем более, что в одном из ленинградских журналов, лежа в больнице, я прочел твои „Стихи прошлых лет“. Тогда я еще больше уверился, что тебя нет в живых, и товарищам по палате рассказывал еще про тебя, что у меня был такой друг — поэт, писатель, журналист, храбрый и отважный щелкопер, но накрылся… на фронте. В те времена эта версия была вполне возможна, и все вместе со мной сожалели об этом. Вспоминал я, как перед немцем, в 200 метрах от его траншей, ползли мы с тобой по снегу и потом отогревались наркомовскими ста граммами с неоднократными повторениями. Я еще говорил, помню, одному из командиров рот, что „этот армейский корреспондент может оставить меня без головы“…»

Подобных свидетельств можно привести множество. Недаром Гитович утверждал:

Двойная жизнь поэта и солдата

Не терпит раздвоения души.

Гитович первым среди ленинградских военных журналистов открыл свой личный счет мести врагу. Однажды, приехав к снайперам, чтобы написать о них, он отправился вместе с ними на передний край и весь день наравне со всеми охотился за фашистами. Он долго носил в полевой сумке листок из тетрадки в клетку, на котором командир роты написал, что видел, как Гитович метким выстрелом убил фашиста. В другой раз, уже на Волховском фронте, он с неимоверными трудностями пробрался в самый отдаленный, вынесенный далеко на Малуксинское болото дзот «Таня» и в течение недели делил с крошечным гарнизоном дни и ночи, полные опасностей. Потом он написал о людях этого дзота серию очерков.