Алекс - [8]

Но я больше не слушал его. Мне не было дела до этой девчонки, Рэйвен, или как там ее звали – но я знал, что она могла снять эту цепочку с Лины. Я знал, что это могло означать: Лина мертва. Но также это могло значить, что ей удалось выжить, что она присоединилась к хоумстидерам, двигавшимся на юг. Должно быть, Лина продала свою цепочку этой Рэйвен, потому что нуждалась в чем-то.

Мне оставалось только надеяться.

- Где она была? – я поднялся. Уже давно стемнело, но я больше не мог ждать. Это был первый – и единственный – ключ к поиску Лины.

- Большой склад, сразу за пределами Уайт Плэйнс. Их там была целая группа, две-три дюжины человек. – Он нахмурился. – Точно не будешь покупать?

Я все еще сжимал в руках цепочку.

- Точно, - ответил я, осторожно положив ее обратно на груду украшений. Я не хотел оставлять ее, но все, что у меня было – это пистолет, который мне дал Роджерс, и нож, который я стащил у убитого регулятора вместе с парочкой удостоверений. Мне нечем было платить.

Роджерс выяснил, что мы прошли десять миль к западу от Бристоля, штат Коннектикут; это означало, по грубым подсчетам, что нам оставалось миль сто до Нью-Йорка, и примерно семьдесят до Уайт Плэйнс. Я мог пройти тридцать миль за день, если местность позволяла, не останавливаясь на ночевку дольше, чем на пару часов.

Я должен был попытаться. Хотя я понятия не имел, куда держала путь Рэйвен и ее люди, и Лина – если она была с ними. Все это время я просил, умолял подать мне знак о том, что она жива, указать мне путь, по которому искать ее, – и мне указали.

Скажу вам кое-что о вере: она помогает.

Роджерс выдал мне рюкзак с фонариком, брезентовую палатку, чтобы я мог переночевать, и столько еды, сколько он мог дать. Он сказал, что это безумие – выдвигаться в путь сейчас, ночью, в кромешной тьме, да еще и одному. И он был прав. Это было безумием. Амор делириа нервоза. Самая смертоносная из всех смертоносных сущностей.

Иногда я думаю: а что, если они были правы все это время, все эти люди с другой стороны, из Зомбилэнда? Может, было бы лучше, если бы мы не любили. Если бы мы не теряли. Если бы наши сердца не растаптывали в прах, не разбивали вдребезги; если бы нам не приходилось латать их, ставить заплаты снова и снова, пытаясь прикрыть наши раны, до тех пор, пока мы бы не стали похожими на Франкенштейнов – монстров, покрытых швами, перебинтованных старым тряпьем.

Если бы мы могли просто плыть по течению, падать, как снег.

Таков и есть Зомбилэнд: занесенный снегом, холодный и спокойный. Как мир после снежной бури, умиротворенный, молчаливый, укутанный тишиной и абсолютно бездвижный. Во всем этом есть своя определенная красота.

Может, было бы лучше, если бы мы ничего не чувствовали.

Но разве может кто-то, кто однажды видел лето – изобилие зелени, небо, точно освещенное электричеством, яркие брызги рассвета, буйство цветов  и теплый аромат меда, витающий в воздухе – выбрать зиму?