– Жойс, если Хаас орёт родному отцу на Всеобщем, это значит только одно: спектакль рассчитан на присутствующих. – Просвещаю её. – Я же был у них дома. Видел, как они общаются. Поверь, в семье они говорят на родном языке, а не на чужих. По крайней мере, родного отца на помощь на Всеобщем она точно звать не стала бы.
Жойс лупит по вытянутым ладоням ещё двух или трёх темнокожих армейских полицейских, после чего мы даём Анне увлечь нас поближе к клановому микроавтобусу.
А ещё через сорок пять минут мы втроём сидим у Хаасов и пьём чай с булочками.
К его чести, отец Анны не устраивает разбирательств с ней в нашем присутствии. Он обозначает, что самовольная отлучка из Корпуса – не лучшее решение, но после этого моментально переключается на случившееся.
Вскоре к нам присоединяется и мать Анны, сообщая, что волноваться не о чем: всё то, что может касаться меня и моей семьи, из муниципальной полиции они вытащат в течение следующих суток.
– Эпизод резонансный, – поясняет Грег, оканчивая мысль жены. – Совпадение одно на миллион. Грех не воспользоваться. Алекс, пока ничего не буду говорить; но лично для тебя всё складывается более чем неплохо.
Ещё через какое-то время Грегу звонит какой-то чин юстиции (не понимаю в той форме), а я на заднем плане вижу одного из полицейских, пытавшихся подкатить ко мне на почте.
– Обычное дело, – поясняет мне Анна, комментируя разворачивающийся перед нами разговор отца. – Родители на это и рассчитывали. Полицейские друг друга всегда сдают наперегонки, при малейшем нажиме. Это все адвокаты и прокуроры знают. В отличие, кстати, от врачей! – задумчиво добавляет Хаас, как будто что-то вспоминая. – Тех вообще невозможно расколоть, говорят. Вот медики коллег по цеху защищают, будто родных детей.
* * *
Зал специализированного суда. Помещение для заседаний.
– … ваше имя и звание, пожалуйста!
– Сержант Кайшета, Жойс. Первый Колониальный Корпус!
– Поясните, пожалуйста, ваш выстрел в помещении федеральной почты?
– Я плохо знать Всеобщий! Могу не мочь объяснить! Можно переводчик?!
– Она нормально говорила! – подаёт со своего места голос темнокожий полицейский. – В здании почты она вполне нормально говорила и понимала!
– Суд может доказать, что человек не владеет языком, – чуть снисходительно поясняет ему кто-то из судейских. – Но владение языком в суде не доказывается. Нет исчисляемого критерия минимальной суммы знаний. Плюс, вы – лицо заинтересованное.
Там же, через минуту.
Высокая темнокожая сержант очень экспрессивно обращается к судье, жестикулируя и демонстрируя чудеса мимики. Её слова синхронно переводит скучающий молодой человек, являющийся одним из рядовых сотрудников канцелярии и владеющий родным языком сержанта:
– Когда на любого военнослужащего колониального корпуса, либо на его близких, нападают любые муниципалы, есть чёткая инструкция касательно порядка ответа. Действия любого федерального военнослужащего, оказавшегося свидетелем, чётко регламентированы следующими её параграфами…
– А как вы поняли, что речь идёт о нападении на Алекса Алекса?
– Я его девушка. Мы живём вместе. Мне не нужно, чтоб он открывал рот, для того, чтоб понять, о чём он думает. – Сержант красноречиво играет бровями, не отрываясь взглядом от судьи. – Мне достаточно видеть его лицо и глаза. Либо просто слышать его голос, неважно, на каком языке он говорит. Кроме того, агрессивность действий муниципалов лично у меня сомнения не вызывала. Я ветеран следующих компаний… И я умею отличать намерения противника до того, как начинается стрельба.
– Вас не смущает, что он младше вас?
– Не относится к компетенции разбирательства, Ваша Честь. Но я отвечу. Алекс происходит со мной из одних мест. У нас возраст сексуального согласия равен двенадцати годам для мальчиков, и тринадцати – для девочек. Он давно вышел из этого возраста и отдаёт себе полный отчёт в своих действиях со мной. Кстати… Прошу внести в протокол моего опроса тот факт, что я стреляла исключительно затем, чтоб предупредить муниципалов не дёргаться.
– Вы так хорошо владеете пистолетом? – на лице судьи впервые за время заседания проступает подобие живого интереса.
– После Лубанги, в Первом Колониальном все хорошо стреляют. Кто остался в живых… Из чего угодно, включая пистолеты. Если хотите, могу попасть в левый глаз портрету за вашей спиной прямо сейчас, с этого места. Тут метров двадцать. Это можно будет считать практической проверкой, правду ли я говорю. А ваши муниципалы стояли намного ближе.
– НЕ НАДО! Принимается… Вы не считаете свои на почте действия чрезмерными?
– Никак нет. Нападение на федерального военнослужащего равно нападению на Федерацию. Я никогда не давала повода считать, что могу плохо выполнять свой служебный долг. Или не понимать, в чём он заключается. Особенно когда надо стрелять. Или когда я вижу один из вариантов откровенной и видимой агрессии, необоснованной, в адрес федерального военнослужащего. Армия очень хорошо знает, что делать, когда муниципальная полиция сепаратистов…
– СТОП! БЛАГОДАРЮ! Сержант Кайшета, суд вопросов в ваш адрес больше не имеет! Вы свободны…
* * *
После судебного заседания, на котором федералы, муниципалы и Хаасы (от моего имени) выступают в роли команд «каждый за себя», мы с Жойс направляемся в Корпус.
