Алеет восток - [20]

Сам же он всегда следовал своим интересам, добиваясь поставленных целей не прямым отстаиванием своей точки зрения, а разнообразными интригами, манипулированием близкими людей, игрой на их конфликтах. Судя по его поведению в дальнейшем, Мао на подсознательном уровне принял для себя модель поведения, свойственную его отцу — установление безусловной личной диктатуры во всех социальных структурах, в которых он оказывался, причем, достигалось это за счет изощренного интриганства. В тех случаях, когда это оказывалось невозможно, Мао откалывался от этой структуры, уводя с собой сторонников. Психологически этот человек не воспринимает отношений равенства или своей подчиненности кому-либо — он может быть безусловным диктатором, отрицающим право подчиненных на свое мнение, и, только.

(Пометка на полях — подробное досье на Мао, вместе с его психологическим портретом, я видел!).

(прим — все вышенаписанное соотв. реальности — В.С.).

Аркадий Стругацкий.

Лес рубят — щепки летят? Но ведь люди, это не поленья в топку?!

Мы верили, что «идем воевать — чтоб землю в Китае крестьянам отдать». А оказалось — что если колонизаторы угнетали и грабили отсталые народы ради блага Англии, Франции, кого там еще — то мы, ради блага СССР?

Мы стали другие, после этой войны. В сорок первом верили в пролетарский интернационализм, и кричали немцам, эй геноссе, я арбайтен! Поняв, что германским камрадам плевать на классовую солидарность, мы стали сражаться за социалистическое Отечество — и не заметили, как война за существование СССР перетекла в войну за интересы СССР. Как было при царе — «ради расширения пределов Российской Империи». Что нужно нам тут, в Китае, на чужой земле?

Здесь — как у нас в тридцать седьмом. Сначала хватали «бывших» и «белых» — шпионов Гоминьдана и прочего американского империализма. Гао Ган и Мао были товарищами-однопартийцами, как у нас Сталин и Троцкий — теперь же вдруг оказалось, что первый, это истинный марксист-ленинец, а второй троцкист и правый оппортунист, а что у нас сейчас за троцкизм полагается, от четвертного до высшей? — и была в Партии великая чистка, массово разоблачали и арестовывали «агентов Мао» за троцкизм и подстрекательство к мятежу, причем самым частым приговором был расстрел, а не «в Сибирь, в Магадан, на Колыму». А мы, советские, наблюдаем за всем со стороны — ради того, чтобы воспользовавшись случаем, присоединить Маньчжурию — как девяносто лет назад во время второй «опиумной» войны присоединили Приморье? Может, это и правильно, с государственной точки зрения. Но тогда — хотя бы не кричите о коммунизме, так будет честнее!

Старшие товарищи — Смоленцев, Кунцевич, да и сам адмирал Лазарев — неужели они думают так же? Старшие и по годам, и по опыту, и по заслугам — но иногда просто поражающие цинизмом при взгляде на то, что должно быть святым! В разговоре между собой, в узком доверенном кругу, они не стесняясь называли СССР «Красной Империей», а самого товарища Сталина, «государь» — и, по некоторым намекам, это не было секретом ни от «инквизиции», ни от ГБ — неужели и сам Вождь тоже, ведь ввел же он погоны и обращение «офицер» вместо «красный командир»? Размышлять о том дальше становилось страшно. И жалко коммунистическую Идею.

— Тут иерархия, как в дантовском аду. Советские выше всех, как небожители — вот мы сейчас пришли, ворота пинком распахнули, свои вопросы решили, так же уйдем. Здешние русские, как и китайцы, работающие на КВЖД и других советских учреждениях, ступенью ниже, но им надо очень постараться, чтобы сюда попасть — поскольку наша прокуратура и Особые отделы всегда разбираются, не имеет ли место попытка дезорганизации работы упомянутых учреждений, и если окажется, что следаки неправы, то палками они точно не отделаются, были прецеденты! Также и местным, кто тут давно осел и корни пустил, тоже обычно дел не «шьют», за них община вступиться может, жалобу написать — тоже, если оговор установят, то не будет виновным ничего хорошего! А вот «беспачпортные», это самый бесправный народ — с ними тут, как в Дахау.

Наверное, это была старая китайская крепость, стены толстые, редкие окна как бойницы. Над воротами был вывешен, как знамя, большой кусок шелка с иероглифами — вот ведь буржуи недобитые, тут бы сколько нашим девушкам на платья хватило, нет чтобы просто на стене написать? Но важная Контора должна быть с роскошно оформленной вывеской, чтобы не потерять лицо. И не ждать ответной любви контингента — при необходимости, в здании можно продержаться, когда у противника нет танков или артиллерии на прямой наводке, и штурмуют не «бронегрызы», обученные взламывать даже немецкие УРы. На стук выползает сонный толстый стражник (язык не поворачивается назвать его солдатом) — увидев сразу шестерых Больших Советских Людей, в мундирах и при оружии, тут же меняет выражение морды лица со злющего «как посмели разбудить, ироды», на подобострастное, «что угодно господам».

— Вот и проверим счас твой язык, старший лейтенант Стругацкий. Скажи этому чучелу, нехай начальника позовет, и живо!

Появляется еще один, более важного вида. Похожий на красного комиссара Гражданской, из-за кожаной куртки (в такую жару!), и маузера в деревянной кобуре, на правом боку. Этот пистолет в Китае был столь же популярен, как был у нас в Гражданскую среди революционных матросов и красных латышских стрелков. В прошлом году в Харбине Стругацкий даже хотел достать себе такой. На что сам Смоленцев ответил: