Альбом красавцев - [11]
— Петушиные, вот какие. Бог услышит — знаешь, что тебе будет?
— А кто это бог?
— Отец всего сущего.
— А я тоже сущий?
— Сущий, сущий!
— А мой отец не бог, а Александр Павлович Скрипицын.
— Бог, Юрочка, — это самый главный батюшка.
— Главнее этого лысого в юбке?
— Господи, что он говорит-то!
Лампапада Филовна даже присела.
— Ни стыда, ни совести у этих нынешних ребят. Да ты знаешь, что бог с тобой может сделать, если ты петушиные слова в церкви станешь говорить!
— Что?
— Пришлет ангела с огненным мечом да и заберет тебя.
— Куда? В милицию?
— Там узнаешь куда. Идем-ка домой. Всю ты мне обедню испортил.
…Весь день Юрка думал про ангела с огненным мечом. Кто такой? Откуда у него огненный меч? И кто он, фашист или наш?
Решил — фашист. Но на всякий случай справился у матери:
— Мама, ангелы — фашисты?
— Какие ангелы? Ничего не понимаю.
— Которые с огненными мечами?
Мама рассмеялась, поцеловала в щеку, сказала:
— Откуда у тебя такие глупости в голове? Ложись-ка, брат, спать.
Утром Юрка стал готовиться в поход. Зарядил свой револьвер пробкой да две взял в запас. За пояс заткнул деревянную чапаевскую саблю. Лампападе Филовне сказал кротко, с хитрецой:
— Лампапада Филовна, пойдемте сегодня опять к батюшке.
— Опять будешь петушиные слова в церкви говорить?
— Честное слово, не буду.
— Ну смотри! Сегодня служба великопостная, благолепная. Мамочке-то только не говори, куда мы с тобой ходим.
— Ладно.
…Снова кланялись и махали руками старушки, снова гнусавил лысый батюшка. Юрка с бьющимся сердцем сжимал ручку своего пугача, выжидал подходящего момента.
Вот батюшка куда-то ушел. Другой, помоложе, что-то бормочет — читает вслух толстенную книжку. Пора!
Юрка сделал два шага вперед и вдруг громко, на всю церковь, крикнул:
— Эй, ангел, выходи, я тебя не боюсь!
И погрозил окаменевшему батюшке с книжкой револьвером, заряженным пробкой.
Ангел не вышел.
На улице, когда Лампапада Филовна откудахтала свое, Юрка сказал ей с гордостью:
— Что, испугался ваш ангел?!
Комиссия отца Дионисия
У выхода с базара, в сторонке, в жидкой тени старой ветлы, совсем седой от едкой кубанской пыли, сидит на бревнах Герасим Филиппович Чубченко, член артели «Фотограф-художник», крепкий старик с сивыми запорожскими усами, и ждет клиентов. Тут же стоит тренога с его фотоаппаратом и — для любителей — задник, изображающий всадника в черкеске с газырями. У коня на рисунке из кровавых ноздрей валит густо, как из печной трубы, дым. У копыт валяется поверженный не то лев, не то тигр, не то меделянский дог. Вместо лица у всадника дырка, в эту дырку снимающийся просовывает голову. Сняться в виде охотника на тигров — заветная мечта каждого станичного пацана.
Вдали, на базарной площади, отчаянно визжат поросята, недоуменно гогочут гуси, требовательно и сердито мычат волы, скрипят колеса мажар, гудят колхозные полуторки, смеются и что-то выкрикивают люди. А здесь сравнительно тихо. От долгого ожидания, от жары и скуки Герасим Филиппович начинает клевать носом. Глаза у него слипаются, мысли путаются, и томная слабость охватывает все члены большого тела. Он дремлет, свесив голову на грудь, и вдруг слышит сердитый мужской голос:
— Проснитесь, Герасим Филиппович!
Чубченко открывает глаза и видит склонившегося над ним отца Дионисия — священника местной церкви, приземистого, широкозадого, как суслик, мужчину в парусиновом подряснике с пропотевшими насквозь подмышками и в соломенной, видавшей виды панамке.
На руке у отца Дионисия висит большая новенькая кошелка, из которой торчат наружу золотистый хвост копченого судака и зеленые стрелы молодого лука.
— Здравствуйте, отец Дионисий! — хрипло говорит Герасим Филиппович. — Сняться желаете?.. Давайте я вас на коне сниму — под Егория Победоносца. Только вместо копья будете судака в руке держать.
Бледные пухлые щеки отца Дионисия заливает розовая краска.
— Я не шутки пришел с вами шутить, Герасим Филиппович! — заявляет он драматически. — Извольте объяснить, почему вы нарушаете нашу с вами… конвенцию?
С деланным удивлением фотограф разводит руками:
— О чем вы говорите, отец Дионисий? Яка така конвенция — не разумию.
— Не притворяйтесь, Герасим Филиппович, не притворяйтесь! Вы все прекрасно понимаете.
— Ни, не разумию.
— Вы мне должны сорок рублей — за четыре карточки. По десять рублей с пары. Но я вижу, что вы — по непотребству своему — даже и не собираетесь их платить.
Герасим Филиппович вздыхает с кротостью и, хитро щурясь, говорит:
— На гроши у вас дюже хорошее зрение, отец Дионисий. Оце вы правильно усмотрели: не собираюсь.
— На каком основании не собираетесь?! Эти деньги — моя комиссия. Вы мне их должны, понимаете, должны!
— Ни, не должен!
— Это… обман! — кричит отец Дионисий дискантом, размахивая кошелкой. — Форменное мошенничество! Я на вас в нарсуд подам… по гражданскому кодексу!
Герасим Филиппович берет бушующего служителя культа за рукав подрясника и спокойно говорит:
— Не кричите, отец Дионисий. Вам же будет неудобно — люди услышат и скажут: «Слыхали, духовная особа из-за грошей на весь базар лаялась!» Сидайте-ка на бревнышки, поговорим ладком.
Отец Дионисий ставит на землю кошелку с судаком, снимает панамку и обмахивает ею потное, возбужденное лицо. Остынув, он начинает в примирительном тоне:
