Альбина - [36]

— Брат, зачем бежать, зачем окружать себя слугами? Лучше раскайся в твоем преступлении; ты чувствуешь спасительный страх.

— Какой страх? — спросил Максимилиан, гордо подняв голову. — Ты лжешь.

Он сел в кресло, сжав кулаки и стиснув зубы. В его гордой душе пробудилась борьба между страхом и стыдом.

— Эппштейны не знают страха, — сказал он с диким хохотом.

Конрад с сожалением покачал головой, и это сожаление раздражило Максимилиана.

— Эппштейны не знают страха, — повторил он. — При жизни эта женщина трепетала передо мною, а мертвая она думает испугать меня! Нет, я презираю ее, и ее мщение, и ее сына!

— Богохульство! — вскричал испуганный Конрад.

— Нет, здравый смысл! Я верю в Бога, это необходимо при австрийском дворе, но не верю в привидения, клянусь дьяволами! Я всегда смеялся над глупою сказкою о нашем замке. Оставь меня, я хочу быть один. Твои бредни сбивают меня с толку. В одну ночь мои нервы были раздражены, и я видел домового — есть о чем беспокоиться!

— Максимилиан, — сказал Конрад, — я желал бы лучше видеть в тебе страх, чем эту безвременную веселость.

— Но о каком страхе говоришь ты? Ты все такой же мечтатель, как прежде. Я не боюсь ничего — ни мертвецов, ни дьяволов, и я докажу это. Оставь меня одного и, если угодно, ступай к Эверарду и прикажи ему от моего имени бросить свою Роземонду и собираться в дорогу.

— Я не оставлю тебя, брат, — сказал Конрад.

— Оставишь, клянусь дьяволами; ты наконец выведешь меня из терпения. Я не ребенок, я хочу остаться один: мне надо написать несколько писем в Вену.

— Берегись, Максимилиан.

— Берегись сам, — отвечал Максимилиан, топнув ногою, — ты знаешь, что я не слишком сговорчив, я хочу, хочу остаться один.

— Надо уступить; верно, настал час суда Божия, — произнес Конрад, как будто разговаривая с самим собою.

— Идешь наконец?

— Да, бедный брат! В эту ночь, быть может, тебе суждена горькая участь.

— К черту! — прервал граф, приблизившись к своему брату со сверкающими глазами.

— Прощай, — сказал Конрад с видом горького сожаления и медленными шагами вышел из комнаты.

— Спокойной ночи, — закричал Максимилиан, запирая дверь. — Видишь, я даю полную свободу привидению, потому что запираюсь с ним наедине. Если завтра я не выйду в восемь часов, можешь приказать, чтобы выломали дверь! Спокойной ночи! Убирайся к дьяволу, который навел такой страх на тебя, трус!

Максимилиан не мог более сказать ни слова; трепещущий, истомленный, он упал на колени. Конрад, оставшийся в коридоре, не слышал более ничего. Он хотел сказать своему брату последнее прости, но его язык онемел; хотел подойти к дверям, но какая-то сила принуждала его покинуть их замок. Он медленно сошел с лестницы и отправился в дом Джонатана.

XXI

В доме егермейстера эта ночь прошла в слезах и страхе. Эверард с перевязанною раною сидел в креслах; Конрад безотлучно находился возле больного, тогда как Роземонда приготовляла какое-то лекарство. Добряк Джонатан, пораженный, как громом, этим случаем, только вздыхал и плакал. В кругу этих лиц несколько часов царствовало молчание, только вздохи Джонатана, однообразный звук часов и неистовые порывы ветра, потрясавшего хижину, нарушали страшную тишину. Но потом из безмолвных уст вдруг вырвались молитвенные восклицания.

— Помолимся за него, — сказал Конрад.

— Помилуй его, Господи! — отвечала Роземонда.

— Прости его, матушка! — проговорил Эверард.

Пробило полночь. Один вопрос Конрада привел всех в трепет.

— Жив ли он? — спросил Конрад.

— Он погиб! — отвечал Эверард после минутного молчания. — Моя мать всегда говорила мне, что он погибнет из-за меня. Я не был палачом, я только орудие казни. Бедная моя мать жалела его, но судьба была сильнее ее. Он погиб.

Час спустя Эверард начал снова:

— Что там теперь делается? Какая страшная опасность ожидает нас? Боже мой! Мы были так счастливы нынче утром, наслаждались такими прекрасными мечтами! А теперь, какая надежда остается нам, какой будет наша жизнь?

— Станем молиться, — сказали в один голос Конрад и Роземонда.

Медленно загоралась печальная заря декабрьского дня. Только что бледный свет пробился сквозь окна хижины, Конрад встал со своего места.

— Я пойду в замок, — сказал он.

— Мы пойдем все вместе, — отвечал Эверард. Он пошел рядом с дядею; за ними следовали Джонатан и Роземонда. В ту минуту, как они подошли к замку, пробило восемь часов. Служители замка только что встали.

— Видел ли кто-нибудь из вас графа Максимилиана со вчерашнего вечера? — спросил их Конрад.

— Нет, — отвечали они, — граф заперся в своей комнате и приказал не беспокоить себя.

— Звонил он нынче утром? — продолжал Конрад. — Я граф Конрад, брат вашего господина, а вот его сын Эверард, которого вы знаете. Ступайте за нами.

Конрад и Эверард в сопровождении трех слуг пошли к красной комнате; Роземонда с Джонатаном остались на дворе. Приблизившись к дверям комнаты, Эверард и Конрад взглянули друг на друга и испугались самих себя: они были бледны, как мраморные статуи. Конрад постучал в дверь — ответа не было. Он постучал сильнее — тоже молчание. Он произнес имя брата, сперва тихо, потом громче и громче; к нему присоединились Эверард и слуги, но никто не отвечал им.