Альбина - [25]

— Нет, вы не оскорбили меня, Роземонда. Но вы теперь видите, что я далек от вас по образованию; моя беседа будет вам в тягость; я должен оставить вас.

— Эверард, — сказала Роземонда серьезным тоном, — вы останетесь здесь; мы можем быть полезны друг другу. Для вас открыты тайны природы; вы посвятите и меня в эти священные таинства. Я получила некоторое образование благодаря покровительству графини Альбины, и вы не откажете мне в удовольствии поделиться небольшими познаниями с сыном моей покровительницы. Согласны ли вы?

— Теперь уже поздно, Роземонда, слишком поздно.

— Боже мой! Вы думаете, что учиться так трудно? Напротив, очень приятно, Эверард. Книги доставят вам столько же удовольствия, как прекрасный майский вечер. В истории, как и в природе, вы увидите руку всемогущего Бога, а в летописях Германии вы найдете летописи вашей фамилии, встретите имя ваших предков, имя фон Эппштейнов.

— Моих предков? — прервал Эверард с горькою меланхолией. — Вы ошибаетесь, Роземонда. Отец отрекся от меня! К чему теперь учиться? Чтобы яснее видеть свое унижение? Для моей жизни довольно и того, что я знаю. Моя наставница — моя мать. Вы не понимаете меня; со временем я открою вам такие тайны, которые удивят вас и поразят ужасом. Повторяю вам, что я живу какою-то особою, загадочною жизнью. Бог назначил мне странную судьбу, и я покоряюсь ей. К чему, спрашиваю вас, послужит мне человеческое знание?

Подобные споры и рассуждения молодых людей продолжались и во время прогулки в эппштейнском лесу. Друзья не замечали, как летели часы, и не торопились домой, где ожидала их одна важная новость.

— Давно, давно пора! — сказал Джонатан, когда Эверард и Роземонда возвратились домой и вошли в комнату. — Эверард, я получил письмо от вашего отца из Франкфурта. Прочитайте его; речь идет о вас.

Эверард дрожащею рукою взял письмо и прочитал. Максимилиан писал Джонатану, что он навсегда останется в Вене и что с этих пор не увидят его более в замке.

«Скажите моему сыну, Эверарду, — добавлял он, — что я отдаю в его распоряжение замок и четвертую часть доходов. Эверард не должен оставлять замка; я запрещаю ему видеться со мною. С этим только условием я позволяю ему быть хозяином в моих владениях. Я сделаю все, что он захочет, лишь бы он не являлся там, где буду я. Я не буду требовать от него никакого отчета, но и он не должен вмешиваться в мои дела. Для взаимного счастья мы будем чужды друг другу. Вот моя воля, и горе ему, если он ослушается меня».

Прочитав это письмо, Эверард опустил голову на грудь; казалось, он был вместе и весел и печален.

— Что с вами? — спросила Роземонда.

— Роземонда, — сказал он, — Богу угодно, чтобы я остался здесь.

XV

Спустя три года после смерти Гаспара, в одно меланхолическое сентябрьское утро у опушки эппштейнского леса, там, где развертывался свежий зеленеющий луг, сидел на дерновой скамье молодой человек, который держал на коленях бумагу и рисовал на ней кряж старого дуба.

Он часто прерывал свою работу, устремляя беспокойный взор в ту сторону, где расстилалась лужайка. Казалось, он ожидал кого-то, но никто не являлся.

Прошло около часа, когда на одном конце луга показалась молодая девушка. Художник встал со своего места и пошел навстречу. Художник был Эверард, девушка — Роземонда. Эверард был одет в простой и живописный костюм; в его приятном лице выражалась глубокая грусть.

— Здравствуй, Эверард, — сказала Роземонда, и они сели на дерновую скамью.

— Вот, Роземонда, — сказал Эверард, показывая ей свою работу, — я окончил этот рисунок, и благодаря вашим вчерашним советам он вышел очень недурен.

— Хорошо, но тень этой ветви придала бы больше эффекта, — заметила девушка и сделала карандашом несколько поправок.

— Как вы добры, Роземонда, как вы снисходительны к вашему беспонятному ученику! — сказал Эверард, поцеловав ее руку.

— Какой вы ребенок, — проговорила девушка. — Я могу гордиться, что возвращаю германскому дворянству одного из исторических его представителей, который был обречен на низкую долю. Сколько успехов в три года! Теперь что будут значить перед вами все мотыльки венского двора?

— Нет, — отвечал Эверард, — не от наук я ожидаю своего счастья, Роземонда; к чему крылья орлу, заключенному в клетку? С тех пор как я стал мыслить, я глубже чувствую тяжесть своей судьбы; и если бы я не находил отрады в вашем присутствии, я упрекнул бы вас за ваши уроки. Быть может, настанет время и мы будем оплакивать этот роковой дар, который я получил от вас.

— О! Я никогда не буду раскаиваться в том, что возвратила отечеству потомка одной из знаменитых германских фамилий.

— Я сын, забытый отцом! — сказал Эверард, грустно покачав головой. — Я никогда не буду знаменитым полководцем, как мой дядя; мне суждено быть героем разве какой-нибудь страшной легенды.

— Эверард, — сказала Роземонда, — у вас опять грустные идеи!

— Что делать! Я чувствую, что моя странная, загадочная судьба соединена с другим миром. Я тень, призрак, а не человек.

Эверард погрузился в размышления.

— Окончили ли вы историю тридцатилетней войны? — спросила Роземонда, прервав тягостное молчание.