Альберт Эйнштейн: творец и бунтарь - [4]

Мы сумеем убедиться в этом далее. Эйнштейн вскользь коснулся этой темы в своей автобиографии, хотя слова его звучали вполне скромно. В конце концов, не мог же он прямо заявить: «Я — гений». Вот его объяснение, почему он стал физиком, а не математиком:

«Причиной того, что я до некоторой степени пренебрегал математикой, было не только преобладание естественнонаучных интересов над интересами математическими, но и следующее своеобразное чувство. Я видел, что математика делится на множество специальных областей и каждая из них может занять всю отпущенную нам короткую жизнь. И я увидел себя в положении буриданова осла, который не может решить, какую же охапку сена ему выбрать. Дело было, очевидно, в том, что моя интуиция в области математики была недостаточно сильна… Но [в физике] я скоро научился выискивать то, что может повести в глубину, и отбрасывать все остальное, т. е. то, что перегружает ум и отвлекает от существенного».

Столь могучая интуиция не поддается рациональному объяснению. Ей не обучишь, ее не сведешь к правилу — в противном случае все могли бы стать гениями. Она бьет ключом изнутри. Альберт Эйнштейн написал свою автобиографию, когда ему было шестьдесят семь лет, и в ней он вспоминает о важном событии, которое произошло более шестидесяти лет назад. Он любил рассказывать об этом. Как-то в возрасте 4–5 лет, когда он болел, отец принес ему компас. Многие дети были знакомы с такой игрушкой. Но воздействие компаса на маленького Альберта оказалось и впечатляющим, и… пророческим. Будучи уже на склоне лет, Эйнштейн отчетливо припоминает охватившее его много лет назад ощущение чуда: недосягаемая и полностью изолированная стрелка компаса тем не менее подвержена воздействию невидимой силы, заставляющей ее поворачиваться на север. Неважно, что магнитная стрелка не большее (но и не меньшее) чудо, чем стремящийся к земле маятник. Ребенку уже были знакомы и маятники, и падающие предметы. Он воспринимал их без удивления. В то время Альберт еще не мог осознавать, что и в них заключена тайна. Не мог он также знать, что ему предстоит внести огромный вклад в наше понимание гравитации. Для маленького Альберта магнитная стрелка явилась откровением. Она не укладывалась в привычные рамки, была как бы насмешкой над сложившейся у ребенка простой картиной упорядоченного физического мира. В своей автобиографии Эйнштейн пишет: «Я помню еще и сейчас — или мне кажется, будто помню, — что этот случай произвел на меня глубокое и длительное впечатление».

Эти слова примечательны со многих точек зрения. Они говорят и о внезапном пробуждении страстного любопытства, которому суждено было стать спутником Эйнштейна на всю жизнь. А может быть, и о внезапной кристаллизации чего-то врожденного, уже длительное время формировавшегося в нем. Зная, чего достиг Эйнштейн в своей жизни, мы воспринимаем эти слова из его автобиографии как доказательство того, что он нашел свое métier[7] в раннем возрасте. И все-таки нечто странное слышится в его словах — недаром на них задерживается наше внимание. Прочтем их снова: «Я помню еще и сей час — или мне кажется, будто помню, — что этот случай произвел на меня глубокое и длительное впечатление». Разве не звучат они несколько нелогично? Если этот случай действительно произвел на Эйнштейна «глубокое и длительное впечатление» у него не должно было бы возникнуть никаких сомнений. К чему же тогда это осторожное «или мне кажется, будто помню»?

Не поймали ли мы великого Эйнштейна на противоречии самому себе? С поверхностной точки зрения — да, а если копнуть глубже, то нет. Эйнштейн часто рассказывал об этом. Он знал, что человеческая память несовершенна и что частое повторение одного и того же способно привести к преувеличениям, которым начинает верить сам рассказчик. Эйнштейн был убежден, что компас произвел на него неизгладимое впечатление. И все же это воздействие могло оказаться не столь огромным, как ему самому представлялось. Заметьте сколь простодушно выражает Эйнштейн мысль, утвердившуюся в его сознании. Это не преднамеренная оговорка. Разрывая логику повествования, она внезапно возникает как бы из глубин подсознания и вскрывает инстинктивное стремление Эйнштейна к истине. Более того, парадоксальностью этой оговорки Эйнштейн подчеркивает правдивость своего высказывания.

Что можно сказать о его автобиографии? Мы уже дважды обращались к ней. Она — истинный клад. И это действительно так, хотя мы вправе были бы ожидать от автобиографии чего- то иного. Отношение Эйнштейна к биографиям было вполне определенным. Один известный поэт написал биографию выдающегося ученого XIX в. и попросил Эйнштейна написать предисловие. В ответ Эйнштейн писал в 1942 г.:

«По-моему, существует лишь один способ представить великого ученого широкой публике: обсудить и разъяснить общепонятным языком и те задачи, которые он решал всю жизнь, и сами решения. И это под силу только тому, кто глубоко владеет материалом… Внешняя сторона жизни и взаимоотношения людей имеют в общем-то второстепенное значение. Конечно, в такой книге следует уделить внимание и личной жизни ученого; но это не должно быть основным, особенно, если его научные достижения не отражены ни в какой другой работе, В противном случае получится нечто банальное: не глубокое проникновение в суть, а чисто эмоциональное любование героем. На собственном опыте я убедился, сколь отвратительно и нелепо, когда серьезный человек, поглощенный важными делами, восхваляется невеждами.