Алая заря - [66]

Трасканехо не работал в настоящее время и вообще никогда не работал. Что толку?

Один из тех социологов, что нынче входят в большую моду, как–то сказал мне по секрету, что собирается составить памятную записку, в которой с научной достоверностью будет доказано, будто от восьмидесяти до девяноста процентов люмпенов нынешней Испании, вроде литераторов, актерской братии и журналистов, происходят по прямой линии от мелкопоместных идальго испанских деревень XVII и XVIII веков. Страсть к безделью, по словам того же социолога, в чистом, первозданном виде передавалась от отцов к детям, и средний класс Испании, утверждал он, есть лишь продолжение рода драной, голодной, алчной своры этих самых идальго.

Трасканехо был идальго до мозга костей и потому не работал; когда–то у него и его семьи был родовой дом и властительный герб, который по числу квадратных полей мог соперничать с государственным гербом Пруссии; главное его поле было голубого цвета, и на нем красовалось изображение трех кроликов.

Наш идальго день–деньской проводил на форуме, который собирается в центре Мадрида и который мы именуем Пуэрта–дель–Соль.

У этого злонамеренного враля всегда была про запас какая–нибудь сногсшибательная новость, которой он мог потешить своих близких друзей.

— Завтра мадридский гарнизон поднимет мятеж, — сообщал он с таинственным видом. — Будьте осторожны. Казармы Ла Монтаньи, Сан—Хиля и несколько сержантов из Лос—Докс взяты под наблюдение. Одолжите сигаретку? Я пойду на Южный вокзал вместе с людьми из рабочих предместий.

Этот человек, у которого всегда был полный короб всяких небылиц, который с легкостью предрекал революции и без стеснения «стрелял» сигареты, вел весьма интересную жизнь. Жил он в доме своей невесты, девицы уже в летах, тощей как селедка, и с ее матерью, вдовой офицера, за которого она получала пенсию. Благодаря пенсии и своим собственным заработкам, дамы не только не испытывали недостатка в средствах, но даже могли ежедневно потчевать Сильвио обедом.

Этот человек, обладавший поистине вулканическим воображением, каждый день извергал новую сомнительную версию для объяснения причины, почему до сих пор ему не предложили стать губернатором или занять какой–нибудь другой, не менее важный пост. Однако обе дамы верили ему и верили в него. Человек с площади Пуэрта–дель–Соль, попав на улицу, превращался в отъявленного болтуна, циничного, наглого и бесстыдного, но в доме своей невесты он держался робко и деликатно, проявляя максимум внимания к своей суженой и ее матери. Любовь между пергаментной девицей и бродягой идальго длилась вот уже двадцать лет. Это была чистая, платоническая любовь: поцелуй руки, да и то не частый, старая связка измятых писем — вот и все, что он мог подарить своей возлюбленной.

Сильвио уже не раз получал от полиции вознаграждения за оказанные услуги, поэтому известие о готовящихся анархистских покушениях не могло оставить его равнодушным.

«На заговоре можно поживиться, — говорил он себе. — Если заговор действительно зреет, то нужно его лишь раскрыть. Если же он и не задуман вовсе, то надо его организовать».

Трасканехо разнюхал, где пахнет анархизмом, и через несколько дней появился в таверне Чапарро.

Он повел разговор с Хуаном:

— Если вы согласны помочь мне — только помочь! — то у меня найдутся люди для решительного удара. Мы рассчитываем на Пепе Птичника, на Матиаса — мясника с Ячменной площади. Мы ждем только сигнала.

Все участники сборища принялись с таинственным видом обсуждать вопрос, следует ли принимать участие в заговоре.

Однажды вечером, выходя из типографии, Мануэль встретил Либертария.

— Я шел к тебе, — сказал Либертарий.

— Какое–нибудь дело?

Присматривай за Хуаном. Он очень доверчив, и его хотят впутать в какую–то историю. Я носом чую, что это происки полиции. Здесь, в таверне, завелись типы, которые кажутся мне подозрительными. В настоящее время раскрытие какого–нибудь заговора пришлось бы правительству как нельзя кстати.

— И что же говорят об этом?

— Говорят, что готовится покушение на короля. Это грубая фальшивка. Сам посуди, какое дело нам, анархистам, будет король жив или нет, кто будет заправлять делами — Сагаста или еще какой чудак из республиканцев.

Сальвадора и Мануэль, получив предупреждение, стали следить за Хуаном.

Однажды Хуан получил письмо, которое он прочел с большим интересом.

— Это пишет мне один приятель из Парижа, — сказал он. — Он хочет воспользоваться льготным тарифом и приехать дешевым поездом в Мадрид.

— Приятель? Наверное, из анархистов? — забеспокоилась Сальвадора.

— Нет! Какой там анархист!

Мануэль не придал этому значения. Хуан снова сел за работу, а Мануэль отправился в типографию.

Примерно через неделю пришло второе письмо, и однажды вечером перед ужином Хуан отлучился из дому, скоро он вернулся снова с каким–то молодым человеком, бритым и дурно одетым.

— Это мой друг Пассалаква, — представил его Хуан Мануэлю, когда тот пришел из типографии. — Я познакомился с ним в Париже.

Мануэль внимательно оглядел незнакомца — бритого юношу с бледным лицом оливкового оттенка. У него была грушевидной формы голова, низкий лоб, черные вьющиеся волосы, длинными локонами падавшие на плечи, округлая, как у женщины, шея, голубые глаза и бледные губы. Он производил впечатление человека ленивого и апатичного. Ужинали все вместе, и, так как итальянец почти не знал по–испански, он разговаривал только с Хуаном на французском языке. Время от времени итальянец разражался смехом, и тогда его тупое лицо преображалось, принимая ироническое и вместе с тем жестокое выражение.