Алая заря - [64]
— Я принял бы вашу точку зрения, — сказал молодой социолог, — если бы речь шла только о научной стороне проблемы. Я принимаю анархизм как идею и отрицаю его как чувство, ибо именно чувственный импульс в анархизме рождает преступления и самые дикие поступки.
— Вы, социологи, ученые мужи, — язвительно проговорил молодой человек с бородой, — хотите разложить по полочкам идеи и разбить людей по категориям, подобно тому как естествоиспытатели классифицируют камни или бабочек. Умерло, к примеру, двести человек от голода. Ну, что же тут негодовать? Главное, выяснить, умерло ли в прошлом году больше людей или меньше.
— Что же, по–вашему, мы должны из–за этого плакать?
— Я этого не говорю. Я только хочу сказать, что все ваши расчеты и выкладки мало чего стоят. Вы говорите, что принимаете анархизм как идею и отрицаете его как чувство. Но в реальной жизни этого нет и никогда не будет. Среди тысяч анархистов, наших современников, едва ли наберется сотни две, обладающих достаточно ясным и полным представлением об анархистском учении. Остальные — это анархисты, по существу мало чем отличающиеся от прежних федералов, от прежних прогрессистов или от фанатичных монархистов прошлых эпох. Конечно, среди социологов может найтись и такой, который стал анархистом, будучи заворожен призраком научной идеи анархизма, но рабочий становится анархистом потому, что в настоящее время — это партия голодных и обездоленных, он заражается анархистскими чувствами потому, что бациллы анархизма носятся в воздухе.
Иначе обстоит дело с ученым. Он берет идею, изучает ее, как изучают механизм машины; рассматривает систему сцепления, устанавливает принцип взаимодействия частей, отмечает его недостатки и потом сравнивает данный механизм с другими; рабочий, напротив, не имеет возможности ничего сравнивать, он просто хватает идею, как хватают самый обыкновенный гвоздь. Он видит, что анархизм — это пугало для буржуазии, что анархистская партия вызывает ненависть у сильных мира сего, и потому он говорит: «Это как раз для меня!»
— Допустим. Но я не из таких. Для меня анархизм — это прежде всего научная система.
— Ну, а для народа — это форма протеста. Это протест голодных и фанатично настроенных людей.
— Очевидно, нам никогда не договориться, — сказал Хуан. — Идемте!
— Правильно, мы не можем договориться, — с досадой отвечал социолог. — Прежде всего мы хотели узнать вашу программу.
— Кажется, мой товарищ сказал уже, что мы анархисты.
— Я тоже анархист.
— В таком случае у нас не должно быть разногласий. Мы хотим разрядить эту тяжелую атмосферу, распахнуть двери, чтобы свет и воздух были доступны всем. Мы хотим, чтобы ключ жизни забил мощной, сильной струей, мы хотим покончить с застоем, взворошить все и вся.
— Не очень ясная программа.
— А что значит ясная программа? И для чего она? — воскликнул Либертарий. — Чтобы никогда не осуществить ее? Неужели мы так тщеславны, что станем воображать, будто грядущие поколения целиком одобрят наши планы и предначертания? Нет, черт возьми! Но в самом воздухе уже чувствуется необходимость перемен, необходимость обновления жизни. Все мы понимаем, что наша социальная структура не отвечает требованиям сегодняшнего дня. Все меняется и эволюционирует с огромной быстротой. Развивается не только наука: идеи нравственности тоже претерпевают изменения. То, что еще вчера считалось чудовищным с точки зрения морали, сегодня кажется совершенно естественным и то, что вчера казалось вполне логичным, сегодня представляется неоправданным. В сфере идей, в области морали происходит полный переворот, и только закон, несмотря на все эти изменения, остается окаменелым, незыблемым. А вы нас спрашиваете, какая у нас программа! Вот наша программа: покончить с существующими законами… Совершить революцию. Ну а потом посмотрим, что делать дальше.
— У нас разные точки зрения.
— Что же делать? Поэтому мы и ухолим, — сказал Хуан.
Все четверо поднялись с мест. Хозяин дома старался заверить, что слушал их речи с огромным удовольствием и был бы счастлив остаться их другом.
Военный и человек в очках очень тепло с ними распрощались .
Четверо анархистов вышли на улицу.
— Застегнись хорошенько, — сказал Мануэль Хуану.
— Пустяки, мне совсем не холодно.
Ночь была теплая и ласковая; земля блестела бриллиантовыми капельками дождя; темно–серое небо, словно свинцовый колпак, нависло над городом; яркие огни витрин пробивались сквозь легкую дымку испарений; промытый воздух, влажные тротуары, опт уличных фонарей и лавок будили в воображении картины иной Жизни, привольной и красивой.
— И все–таки они порядочные дурни!
— Совсем нет. Просто они не хотят компрометировать себя, — возразил Либертарий. — И это естественно. Каждый отстаивает свою позицию. На их месте мы, вероятно, делали бы то же самое. Самое интересное, что в каждом испанце сидит анархист.
«К несчастью, это правда», — подумал Мануэль.
— Подобные попытки объединения всегда кончаются неудачей, — сказал Пратс. — Только в Барселоне, когда там еще действовал центральный кружок каретников и устраивались тайные сходки, радикально настроенная молодежь из среды буржуазии оказывала помощь анархистам.
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.