Алая заря - [56]

— Заткни глотку, подлец! — заорал Пратс.

— Ты сам подлец! — выкрикнул Мадридец, наступая на противника с поднятым кулаком.

— Дурачье! Идиоты! — бормотал Либертарий. — Оба знают, что несут чушь, и все–таки не могут удержаться… Вы будто задались целью подорвать свой авторитет… Вот видишь, Хуан, нам просто необходима такая личность…

— А почему вы не приглашаете на митинг республиканцев? — спросил Мануэль.

— Это еще зачем? — спросил в свою очередь Либертарий.

— Чтобы поспорить с ними.

— Вот тебе раз! — отозвался Мадридец с явной иронией. — Этих типов вряд ли что–нибудь интересует, кроме жратвы и жалованья.

— Хорошо бы устроить митинг в одном из центральных театров, — сказал Либертарий.

— Слушай! Я знаю одного служащего в театре оперетты.

— Надо бы сходить к нему.

— Ладно.

Эта беготня изрядно надоела Мануэлю. К счастью, Моралес один превосходно справлялся с делами типографии.

Через несколько дней Либертарий и Мануэль отправились в театр, хотя оба были убеждены, что помещения не получат.

Они подошли к зданию театра, увидели несколько хористов и статистов, входивших в маленький подъезд, и проследовали за ними. В проходной они спросили, где можно увидеть Аристаса, и их направили за кулисы.

Они миновали длинный темный коридор и очутились перед дверью с пружиной и свисавшими на веревках противовесами.

Приятели толкнули тугую дверь.

— Что вам угодно? — спросил их какой–то человек в каскетке.

— Нам нужен Аристас.

— Обойдите кругом.

Они обошли кругом. Кулисы были погружены в таинственный полумрак. На авансцене, у самой рампы стояли мужчина и женщина и что–то пели; в глубине отдельными группами сидели закутанные в плащи хористы и женщины в накидках, с наколками на головах

Отыскав Аристаса, они изложили ему свою просьбу.

— Нет, это невозможно. Устраивать анархистский митинг в оперетте! Невозможно! Впрочем, я переговорю с управляющим.

— Как вам будет угодно, — равнодушно отозвался Либертарий, которого явно раздражал покровительственный тон Аристаса.

В сопровождении Аристаса они пересекли сиену и по маленькой боковой лестнице спустились в партер. В зале было темно; только сверху, через окно в потолке, сочился бледный свет.

Либертарий, Мануэль и Аристас сели. Хор кончил петь; сидевший за фортепьяно хормейстер давал указания.

Какой–то комик с бабьим лицом вышел к рампе и пронзительным голосом, с отвратительными ужимками, начал болтать о том, что зовут его так–то и так–то, что он не прочь приволокнуться за модисточками и что вообще он парень не промах, и наговорил еще кучу всяких глупостей и пошлостей.

— Неплохой номер, не правда ли? — воскликнул, осклабившись, Аристас. — Зарабатывает в день восемь дуро.

— Черт знает что! — пробормотал Либертарий. — Сколько нашего брата отдает последние соки, чтобы содержать вот такое пугало.

— При чем тут вы? Разве у вас силой отнимают деньги?

— Да, сеньор. Деньги, которые буржуа отнимают у меня и у других, идут и на содержание таких вот идиотов, вроде этого скопца.

— Сразу видно, что вы ничего не понимаете в искусстве, — презрительно сказал Аристас.

— Искусство, говорите вы? Да ведь это не искусство, а вообще неизвестно что. Оно служит, чтобы развлекать буржуа, пока те занимаются пищеварением. Это вроде соды при изжоге.

Аристас встал и ушел. Вскоре он вернулся и сухо сказал, что для митинга, тем более для анархистского, помещение театра им не сдадут.

— Ясно, — сказал Либертарий. — Пойдем отсюда.

Они опять поднялись по боковой лестнице на сцену, отыскали дверь и вышли из театра.

Не оставалось ничего другого, как устраивать митинг в зале Барбьери. Либертарий, Мадридец, Пратс и другие товарищи занялись подготовкой, В назначенный день, в холодное и хмурое январское воскресенье, Мануэль взял карету и вместе с Сальвадорой и тепло укутанным Хуаном отправился на митинг.

Они вошли в театр. В зале было довольно темно: свет проникал только через высокое окно и скудно освещал почти пустое помещение.

Хуан направился к сцене.

— Осторожно, — сказала ему Сальвадора, — не простудись.

Мануэль и Сальвадора сели в партере.

На авансцене зажглись две лампочки. При смешанном свете тоскливого серого дня и электрических лампочек сцена казалась похожей на пещеру. Посредине, за столом, сидело несколько плохо одетых людей. В стороне стоял небольшой, накрытый синим сукном столик, а на нем — графин с водой и стакан. В глубине сцены, на скамье, сидели люди, лиц которых нельзя было различить. Хуан устроился между ними.

Театр мало–помалу наполнялся; входили рабочие — одни в праздничных костюмах и в шляпах, другие в блузах и кепках, оборванные и грязные. В партере рассаживалось несколько человек, по виду напоминавших старших рабочих, с женами и детьми; в одной из боковых лож сидели писатели и журналисты, среди которых выделялся человек с рыжей шевелюрой и с рыжей бородкой клином. В зал вошел Либертарий и подошел к Мануэлю поздороваться. Тот представил его Сальвадоре.

— Привет, товарищ! — сказал Либертарий, крепко пожимая ей руку.

— Привет, — смеясь, отвечала она.

— А мы хорошо вас знаем, — прибавил Либертарий. — Вот он и его братец только о вас и говорят.

Сальвадора улыбнулась и немного смутилась.