Алая заря - [43]

— Здесь что–то неладно, — сказал Ортис, тыкая палкой.

Он отвалил два больших камня, отодвинул доску, и перед ними открылась огромная дыра. Ортис зажег спичку. Это был квадратный вход в пещеру, вырытую кем–то в рыхлой влажной земле. Пещера была совсем маленькая: метра три в глубину и не больше метра шириной. У дальней стенки было устроено ложе из соломы и старой бумаги, застеленное серым одеялом. Тут же валялись обглоданные кости и пустые консервные банки.

— Мы напали на чье–то логово. Кривой это или еще кто, но обитатель его явно не в ладах с законом.

— Почему вы думаете?

— Хотя бы потому, что он не платит налога.

— Что же мы будем делать?

— Будем ждать. Я останусь здесь, в пещере. Вы приставьте доску и завалите ее камнями — все как было — и караульте снаружи. Когда этот тип вернется — а он обязательно должен вернуться, — вы его пропустите и сразу встанете у входа.

— Хорошо.

Ортис сел на постель и взвел курок пистолета. Дон Алонсо, завалив вход, выбрал укромное место, лег на землю и стал ждать. Ему порядком надоело слушать Ортиса, тем более что сам он не мог вставить ни одного слова о собственных своих бедах. А ему было что рассказать! Подумать только: он полицейский и выслеживает преступника!

Потянулись долгие часы ожидания. Ортис ждал в пещере, а дон Алонсо караулил у входа. Кривой появился только под утро. Под мышкой он держал какой–то сверток. Он пересек речушку, подошел к пещере, отодвинул доску… Дон Алонсо быстро вскочил и встал у входа, держа наготове револьвер,

— Все в порядке! — крикнул Ортис и тут же вышел из пещеры вместе с Кривым.

— Этот? — спросил полицейский.

— Он самый.

— Если вздумает бежать, стреляйте, — сказал Ортис дону Алонсо.

Дон Алонсо наставил на бандита пистолет, и Ортис связал ему руки за спиной. Парень дрожал и не сопротивлялся.

— Теперь идем!

У дона Алонсо затекли ноги и руки, все тело ломило. Втроем они направились по дороге на Элипу, и, когда добрались до нового госпиталя Сан—Хуан де Дьос, уже совсем рассвело. Утро было хмурое; тучи заволокли все небо.

Дону Алонсо становилось все хуже и хуже: он чувствовал дрожь во всем теле, голова разламывалась, сильно кололо в груди.

— Я заболел, — сказал он Ортису, — мне очень плохо,

— Тогда я один справлюсь.

Ортис и Кривой пошли вперед. Отставший дон Алонсо едва передвигал ноги. Когда он добрался до парка Ретиро, то обратился к первому же полицейскому за помощью. Тот пошел с ним, и на улице Алкала они сели на извозчика. Дон Алонсо сильно кашлял и с трудом дышал. У ворот госпиталя его пришлось вытаскивать на руках и уложить на носилки.

Пока его переносили, он почувствовал себя совсем разбитым, в голове сильно стучало.

«Дело плохо. Видно, пришел мне конец», — подумал он с тоской.

Он не помнил, как его укладывали в постель, но сообразил, что находится в больнице. Во всем теле он чувствовал сильный жар. К кровати подошла монахиня и приладила к изголовью образок. Это напомнило ему одну историю и, несмотря на плачевное состояние, заставило рассмеяться. Один больной цыган, поняв, что умирает, стал призывать на помощь всех святых. Какая–то женщина, желая помочь бедняге, принесла ему иконку с изображением младенца Иисуса и сказала:

— Помолись, брат мой, и он тебя не оставит.

И цыган ответил, явно разочарованный:

— Э, сестрица! Мне нужен настоящий Христос… постарше, чем этот малыш…

Потом на него нахлынул поток воспоминаний, лихорадка усилилась, и совсем тихо, но твердо, он сказал:

— Ничего, все образуется, все кончится хорошо.

Целую неделю больной находился между жизнью и смертью, а на восьмой день палатный врач заявил, что плеврит осложнился тифом и что больного нужно перевести в госпиталь Серро дель Пимьенто.

Утром пришли санитары, подняли дона Алонсо и положили на носилки.

Потом парни спустились по лестнице, вышли за ворота, прошли вверх по улице Аточа, свернули на Сан—Бернардо и очутились на бульваре Аренерос. К самому госпиталю добирались по канаве, прорытой в рыхлой желтоватой земле. У ворот позвонили, миновали крытую галерею и только тут откинули клеенку, которой был укрыт больной.

— Вот тебе на! Да ведь он помер, — сказал один из санитаров. — Может, здесь и оставим?

— Нет, нет, забирайте его, — запротестовал привратник.

— Хорошенькое дело: тащись с ним теперь обратно! На тебе, взял и умер.

Они нехотя подняли носилки и вышли из госпиталя. Утро выдалось чудесное. Во всем чувствовалась весна.

Яркой зеленью светились холмы; чуть дрожали молодые листики деревьев; поблескивали на солнце камни мостовой, омытые недавним дождем. Все казалось новым и радостным — и цвета и звуки: блеск свежей листвы, щебетанье птиц, зеленая трава, пестреющая белыми и желтыми маргаритками, и бабочки над полями. И солнце тоже. И даже синее небо, только что очистившееся от кучевых облаков, выглядело молодым и свежим.

Санитары снова шли по дну глубокой канавы, словно узкому коридору с высокими стенами.

— А не оставить ли нам его здесь? — спросил один из парней.

— И то правда, — отозвался другой. Они откинули клеенку, наклонили носилки и свалили труп в небольшое углубление на дне канавы. Так он и остался там лежать, голый, с раскоряченными ногами, а над ним — небо, синее, ясное, высокое. Парни как ни в чем не бывало пошли пропустить по стаканчику…