Алая заря - [27]

— Что же в таком случае есть право?

— Право есть то, что принадлежит каждому человеку от природы. Все мы имеем право на жизнь. Надеюсь, вы этого не будете отрицать?

— Дело не в том, отрицаю я это или утверждаю. Но представьте себе, что завтра, в Мадриде, например, объявятся эфиопы и начнут направо и налево рубить головы. Что вы будете делать с вашим правом на жизнь.

— Они могут лишить нас жизни, но не права на жизнь, — возразил Пратс.

— По–вашему получается, что тот, кто будет убит, будет иметь тем не менее право на жизнь?

— У вас в Мадриде всё стараются превратить фарс, — вспылил каталонец.

— Это никакой не фарс, а вывод из того, что вы говорите.

— Вы рутинер.

— Я спорю как умею. Я высказываю свои доводы, а ваши пока еще меня не убедили.

— Но разве вы не согласны, — воскликнул Мальдонадо, — что всякий, кто рождается, обретает право жить?

— Не знаю, — отвечал горбун, — но мне надоели все эти благоглупости, здесь много болтают, а о деле — ни гугу. Я что–то не видел тех прав, о которых вы толкуете. Вот и выходит, что все ваши рассуждения о правах — пустая болтовня. Вроде того как если бы мне хотели доказать, что я имею право избавиться от своего горба. Я полагаю, что все определяется обстоятельствами, и позволю себе привести такой пример. Предположим, я хочу пронести бутылку вина через таможню. Если даже я хорошо ее спрячу, но ее заметят, с меня берут пошлину. И что же я делаю? Я плачу. А почему? Потому что у них есть право требовать эту пошлину. Но если завтра пошлины отменят, они не посмеют взять с меня и десяти сантимов, хотя бы я нес с собой целый бочонок, и это потому, что у них не будет такого права. Это же проще простого. Человек живет, если ему живется, а нет — так умирает, а когда умрет, его похоронят — вот вам все право и вся философия.

— Если все валить в одну кучу, то и спорить не о чем, — сказал Мальдонадо.

— А по–моему, это верно! — воскликнул Либертарий.

— Да, со своей точки зрения он прав, — прибавил Хуан.

— Так рассуждает большинство испанцев, — возразил Либертарий. — В деревне, где есть свой касик, даже не спрашивают, есть ли у него право, а думают только о том, имеет ли он силу. Раз он самый сильный — значит, и самый правый. Это закон природы… борьба за существование.

Успех несколько вскружил голову горбуну, и он, не желая прослыть упрямцем, добавил с напускной скромностью:

— Я не очень–то разбираюсь в этих вопросах, а говорю так, по своему разумению… мне кажется, здесь было неплохо сказано о разных вещах, например, о распределении труда между всеми членами общества или об отмене права наследования.

— Но если вы отрицаете сами правовые принципы, на каком же основании вы отрицаете за сыном право наследовать отцу? — спросил Мальдонадо.

— Я бы издал закон, отменяющий это право. Мне кажется естественным, если все люди в начале самостоятельной жизни будут располагать равными орудиями труда. В дальнейшем умелец и работяга, разумеется, преуспеют, а лентяй пусть пеняет на себя.

— С победой анархии лентяи исчезнут.

— Это почему же?

— Потому что никому не будет интересно увиливать от работы. Стяжатели тоже сгинут.

Между Пратсом и Ребольедо завязался оживленный разговор.

— Ну, а те, кто умеют быть бережливыми? — спросил горбун.

— Денег не будет, как не будет ни собственности, ни тех, кто ее охраняет.

— А если воры?

— Воров не будет.

— А преступники… убийцы?

— Не будет и преступников. Раз исчезнет собственность, не будет ни воров, ни людей, убивающих ради наживы.

— Но есть люди, которые убивают потому, что у них это в крови.

— Значит, они больны и их нужно лечить.

— Следовательно, тюрьмы превратятся в больницы.

— Да.

— И там их будут поить–кормить, а они себе 6v прохлаждаться?

— Да.

— Значит, в скором времени профессия преступника станет выгодным делом?

— Вы всё понимаете слишком примитивно, — сказ Пратс. — Надо все изучить самым тщательным образом

— Хорошо, теперь о другом. Что мы, рабочие, получим от анархии?

— Как что? Жить будете лучше.

— Будем больше зарабатывать?

— Конечно! Каждый получит полный продукт своего труда.

— Вы хотите сказать, что всякий получит столько, сколько он заработал?

— Именно?

— Кто же это определит и каким образом?

— Разве трудно увидеть, кто сколько наработал? — спросил Пратс с раздражением.

— В вашей профессии и в моей это не трудно, но кто же определит меру труда инженеров, изобретателей, художников и вообще людей, наделенных талантами?

Каталонца задело, что он не попал в число людей, наделенных талантами, и он воскликнул с раздражением:

— Ну, все эти самые таланты пусть отправляются дробить камни на дорогах.

— Нет, это не верно, — возразил Мальдонадо. — Каждый должен заниматься своим делом. И тогда один сможет сказать: «Я написал эту книгу», другой — Я возделал это поле», третий — «Я сшил эту пару сапог», и все будут равны.

— Допустим, — подхватил Ребольедо, — но даже если предположить, что изобретатель ничем не превосходит сапожника, то среди самих изобретателей найдется такой, который создаст нужную машину, а другой сделает пустяковую, и тогда первый явно превзойдет второго, точно так же как среди сапожников всегда останутся хорошие и плохие, — одни будут превосходить других.