Алая заря - [17]

Мануэль встал и пошел ей навстречу.

— Чего тебе? — резко спросил он. — В чем дело?

— Ничего особенного, — ответила она — Раз твои дамы тебя не пускают…

— Я сам не хотел.

— Кто эта, что сидит рядом с тобой? Возлюбленная? — И она указала на Сальвадору.

— Нет.

— Невеста? Парень, у тебя плохой вкус: она похожа на обломанную макаронину.

— Что еще скажешь?

— А этот волосатый?

— Мой брат.

— Очень мил. Художник?

— Скульптор.

— Все равно — художник. Он мне нравится. Познакомь меня с ним.

Мануэль смотрел на нее и не мог скрыть отвращения. Хуста стала похожа на отвратительное животное; лицо се сильно изменилось и приобрело тупое выражение, верхняя губа покрылась темным пушком, грудь и бедра очень раздались; все тело обросло толстым слоем жира, и даже взгляд, прежде живой и быстрый, казалось, заплыл салом и потух. Словом, у нее был вид самой заурядной девицы из того заведения, где обязанности исполняются без малейшего проблеска человеческого сознания.

— Где ты теперь живешь? — спросил Мануэль.

— На Королевской, в доме Андалузки. Цены умеренные. Пойдем?

— Нет, — сухо отрезал Мануэль и, повернувшись спиной, направился к своим.

— Настоящий цыганский тип, роскошная девица, — сказал горбун.

Мануэль только пожал плечами,

— Что ты ей сказал? — спросил Перико. — Она застыла как вкопанная.

Музыка не умолкала ни на минуту. Хуста, ее подруга и оба кавалера совсем разбушевались: они кричали, громко смеялись, швырялись оливковыми косточками.

Хуста не спускала глаз с Сальвадоры, буквально пожирая ее взглядом.

— Почему она на меня так смотрит? — со смехом в голосе спросила Сальвадора, обращаясь к Мануэлю.

— Откуда я знаю? — печально ответил он. — Уйдем отсюда.

— А по–моему, здесь неплохо.

— Вам было неприятно видеть, как я разговаривал с этой женщиной? — спросил Мануэль Сальвадору.

— Кому это «вам»? Нам с Игнасией? Вовсе нет, — живо повернулась к нему Сальвадора, и при этом глаза ее сверкнули.

Один из кавалеров увел Хусту танцевать и, когда они проходили мимо столика, за которым сидел Мануэль и его компания, позволил себе отпустить какую–то грубую шутку насчет шевелюры Хуана.

— Уйдем отсюда, — снова сказал Мануэль.

Уступая его настояниям, все поднялись, Хуан расплатился, и компания направилась к выходу.

— Смотрите, этот почтенный господин спрятал остатки обеда себе под сюртук, — громко сказал партнер Хусты, показывая на горбуна.

Перико уже готов был начать драку с обидчиком, но Мануэль схватил его за руку и потащил к выходу.

— За границей вряд ли можно встретить такое хамство, — сказал Хуан. — А здесь тебя оскорбляют запросто и делают все возможное, чтобы досадить.

— Темнота! — равнодушно отозвался горбун.

— И полная безнаказанность, — подхватил Перико. — Стоит припугнуть одного такого нахала, он живо умолкнет. Они любят побахвалиться, а как дойдет до дела — на попятный!

— Чертовски неприятно, — заметил Хуан. — Куда ни пойдешь, всюду рискуешь нарваться на оскорбления. Причина тому, — продолжал он насмешливо, — невытравимый провинциальный дух. В Лондоне мне запомнилась одна пара. Это были два англичанина, которые ежедневно приходили играть в теннис в один из тамошних огромных парков. Один из них был коротенький, толстый в маленькой каскетке, а другой — высокий, сухопарый, что называется кожа да кости, в широкополой соломенной шляпе. Однажды я прогуливался по парку в компании с одним испанцем и англичанином. Испанец, как полагается, напускал на себя вид этакого остроумца. Завидев эти две фигуры — действительно комичные — в окружении зрителей, которые очень серьезно следили за игрой, испанец сказал: «В Мадриде вы не увидите ничего подобного; над ними тотчас стали бы смеяться, и им пришлось бы прекратить игру». — «Да, — отвечал англичанин — это дух провинциализма, свойственный малому народу, но англичанина, да еще лондонца, нельзя удивить ни величием, ни комизмом».

— Здорово он нас поддел, — сказал сеньор Кануто, хитро подмигнув.

— А я бы просто не обращала на них внимания, — сказала Сальвадора, не слышавшая рассказа Хуана.

— Я тоже, — присоединилась к ней Игнасия. — Боже праведный! Что это за женщины! Какой стыд! Надо же, до чего докатились!

— Вот именно, потому–то я и предлагал уйти, чтобы не нарываться на скандал, — подхватил Мануэль. — А вам, видно, такие штуки нравятся, но случись какая–нибудь неприятность — и пошли жалобы.

— Если у тебя от этой встречи испортилось настроение, то мы–то тут при чем? — возразила Сальвадора.

Мануэль умолк. Компания повернула к городу. Сначала пошли по дороге Монклоа, миновали улицу Росалес и наконец вышли на проспект Аренерос.

Пока они добирались, стало совсем темно. Звенели трамваи, битком набитые народом. Одни приближались, другие быстро удалялись, пока их красные и зеленые глаза–фонарики не исчезали из виду, теряясь в пыльном городском воздухе. Смутно белели высокие стены госпиталя Принцессы, тянувшиеся до самых полей; из открытых окон четырехэтажных зданий Вальеэрмосо лился желтый электрический свет. Вдали неясной красноватой полосой светился горизонт, и горные склоны, позолоченные последними лучами солнца, вычерчивали на небе непрерывную светлую линию.