Алая заря - [15]
— У меня нет дома. Я сплю на улице, — плаксиво отвечала нищая. — Все сторожа такие грубые — куска хлеба не выпросишь, гонят отовсюду, грозят отвести в участок. Больше всего зимы боюсь. Боюсь умереть на улице.
— Почему же вы не пойдете в какой–нибудь приют?
— Была я и в приюте. Нет там житья от бродяг и жуликов: всю еду отбирают. Видно, придется все же в Сан—Хинес пойти. В Мадриде, спасибо еще, не перевелись добрые люди. Да, да, сеньор. Подают.
В это время к ним подошли две проститутки. Одна из них была толстая и усатая.
— Как же вы дошли до этого? — продолжал спрашивать Мануэль.
— Застудилась.
— Слушай ее больше, — сказала усатая хриплым голосом. — Она сифон подцепила.
— И зубы у меня повыпадали, — жаловалась нищенка, показывая пустые десны. — И глаза ничего не видят.
— Сифон у нее был. В сильной форме, — добавила усатая.
— Видите, сеньор, что со мной сталось. Едва волочу ноги, а мне всего только тридцать пять лет.
— Уж очень она распутничала, — сказала усатая, поворачиваясь к Мануэлю. — Ну как, не пройдешься с мной?
— Нет.
— Когда–то и я… и я, когда–то жила этим, — сказала Виолета, — и зарабатывала… много зарабатывала.
Мануэль почувствовал, как его охватывает ужас, он поспешно извлек из карманов несколько песет — все, что у него было, — и подал ей. Дрожа всем телом, она поднялась и, опираясь на палку, поплелась вдоль домов, то и дело останавливаясь, прошла по улице Пресьядос, затем по Тетуанской, пока не скрылась в дверях таверны.
Мануэль, поглощенный тяжелыми думами, понурив голову, направился к дому.
В столовой горел свет, Игнасия шила, а Сальвадора трудилась над какой–то выкройкой. В доме было удивительно чисто и светло.
— Что смотрели? — спросила Сальвадора.
И Мануэль стал рассказывать. Но говорил он не о том, что показывали в театре, а о том, что видел на улице.
V
«Наслаждения Венеры». — Трактирщик–поэт. — Прочь тоску. — Женщины ненавидят друг друга. — Мужчины тоже
Хуан представил на выставку скульптурную группу «Бунтари», статуэтку старьевщицы, которую он сделал еще в Париже, и бюст Сальвадоры. Он мог быть доволен: вещи его вызывали оживленные толки.
Одни говорили, что «Бунтари» слишком напоминают Менье, другие утверждали, что в «Старьевщице» он подражает Родену, но все сходились на одном: портрет Сальвадоры — произведение настоящего мастера, ясное по форме, без всяких модных выкрутасов.
Еще до открытия выставки он получил несколько заказов.
Довольный успехом и желая отметить его, он предложил отобедать всем семейством в каком–нибудь загородном ресторанчике.
Был чудесный майский день — воскресенье.
— Пойдемте в Бомбилью, — сказал Хуан. — Там должно быть недурно.
— Да, но там слишком много народу, — возрази Мануэль. — Лучше в один из загородных ресторанов Партидора.
— Можно и туда, тем более что я ни одного из них не знаю.
Игнасия, Сальвадора, Хуан, Мануэль и малыш направились по улице Магеллана; они шли вдоль глухих глинобитных стен, затем свернули в старый проулок Асейтерос и очутились прямо перед кладбищем Сан—Мартин. Стройные кроны черных кипарисов, возвышавшиеся над стеной, четко вырисовывались на светлом небе. Компания двинулась вдоль решетчатой ограды. Выбрав подходящее место, скрытое от солнца, они уселись подле самой стены, чтобы лучше рассмотреть внутренние дворы кладбища.
— Как здесь хорошо! — сказал Хуан.
Кладбище, украшенное колоннадой в греческом стиле и высокими строгими тополями, имело величественный вид. На аллеях и площадках, обсаженных миртами, высились попорченные временем каменные саркофаги, а в укромных уголках виднелись могильные холмики, которые своей таинственностью настраивали на грустно–поэтический лад.
Пока они сидели и рассматривали кладбище, появились отец и сын Ребольедо и сеньор Кануто.
— Ну что, прогуливаемся? — спросил горбун.
— Да, идем куда–нибудь закусить, — отвечал Хуан. — Не хотите ли с нами?
— Разумеется, хотим.
Все общество двинулось вдоль маленького канала. Затем, повернув, они пошли прямо через поле по направлению к Аманьелю. Дорога проходила по склону холма, откуда взору открывалась широкая равнина, залитая потоками золотого света; вдали, у самого горизонта, высились темно–синие хребты Гвадаррамских гор с блестящими, словно полированное серебро, вершинами; яркими красками полевых цветов пестрел зеленый луг; словно капли крови, упавшие на траву, пылали головки мака; в садах между ровными рядами плодовых деревьев алели розы, виднелись яркие ирисы, бледно светились чашечки лилий и золотом горели пышные шапки подсолнечников на удивительно длинных стеблях.
В центре одного из садов блестел прямоугольный пруд: по его гладкой темно–зеленой поверхности плыли утки, белые, словно комья чистого снега, и оставляли за собой дрожащий след, искрящийся ослепительными блестками.
— Но ведь это необыкновенно красиво, — сказал Хуан, обращаясь к Сальвадоре, — а мне говорили, что Мадрид отвратителен.
— Не знаю, я мало чего видела, — смеясь, отвечала она.
С холма было видно несколько загородных ресторанов, утопавших в зелени. До слуха доносилась музыка.
— Вот в одно из этих заведений мы и зайдем, — сказал Хуан.
Они спустились с холма и дошли до арки, на которой красовалась следующая надпись:
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.