Аластор - [29]

«Да. Он отказывается отдать Амбаль».

«Чего и следовало ожидать. В лучшем случае он пальцем не пошевелит, пока ему не вернут двенадцать тысяч».

«Он претендует на звание лорда Амбаля!»

Акадий выпрямился и напрягся, глаза его загорелись. Очевидно, с точки зрения ментора разговор коснулся поистине увлекательного предмета. С сожалением покачав головой, он снова откинулся на спинку кресла: «Маловероятно. Менее чем маловероятно. В любом случае, это не имеет значения. Боюсь, тебе придется смириться с потерей Амбальского острова».

«Не намерен я мириться ни с какими потерями! — страстно заявил Глиннес. — Как в хуссейде, так и здесь — кто не играет, тот не выигрывает! Я не сдамся, я свое возьму!»

Акадий примирительно поднял ладонь: «Успокойся! Я подумаю на досуге — кто знает, что придет в голову? С тебя пятнадцать озолей».

«Пятнадцать озолей? За что? — возмутился Глиннес. — Я ничего от вас не получил, кроме совета успокоиться!»

Ментор возразил учтивым жестом: «Я объяснил, чего не следует делать — а это порой не менее полезно, чем положительная программа действий. Например, если бы ты спросил, можно ли допрыгнуть одним махом отсюда до Вельгена, я избавил бы тебя от лишних упражнений и затрат времени, произнеся одно слово: невозможно! И тем самым оправдал бы гонорар в размере двадцати-тридцати озолей».

Глиннес мрачно улыбнулся: «В данном случае вы не избавили меня ни от каких затрат и не сказали ничего нового. Вам придется рассматривать мое посещение, как светский визит, не более того».

Акадий пожал плечами: «Не суть важно».

Оба спустились в нижний этаж, где отдыхавшая на диване Маруча перелистывала выходивший в Порт-Маэле журнал «Любопытные похождения элиты».

«До свидания, матушка, — попрощался Глиннес. — Спасибо за чай».

Маруча оторвала глаза от увлекательной статьи: «Да-да, всегда рады тебя видеть». Журнал снова поглотил ее внимание.

Пока Глиннес возвращался, пересекая гладь Млатозвонной заводи, он спрашивал себя: почему мать испытывает к нему такую неприязнь? В глубине души он знал ответ. Неприязнь Маручи вызывал скорее не он, а Джут Хульден, то есть то, в чем он походил на отца — склонность выпивать с друзьями, горланить песни на веселых пирушках, открыто волочиться за женщинами и, вообще, вести себя недостаточно изящно и утонченно. Короче говоря, Маруча считала покойного мужа неотесанной деревенщиной. Глиннес, от природы более вежливый и покладистый, слишком напоминал ей, тем не менее, невоспитанного, упрямого Джута. Между ними не могло быть настоящей теплоты. «Ну и пусть! — думал Глиннес. — В конце концов, у меня она тоже не вызывает восхищения...»

Глиннес повернул в Зеурскую протоку, на северо-востоке граничившую с общинным выгоном. По какому-то наитию он сбавил скорость и приблизился к берегу. Когда лодка уткнулась носом в тростники, Глиннес привязал ее к кривому корню казурмы и взобрался на крутой берег, откуда можно было обозревать почти весь остров.

В трехстах метрах, у рощи черных свечных орехов, виднелись три палатки — темно-оранжевая, коричневато-красная и черная — те же, что не так давно портили пейзаж на Рэйбендери. Сгорбившись на скамье, Ванг Дроссет чистил какой-то фрукт — дыню или казальдо. Тинго, в сиреневом головном платке, сидела на корточках у костра, нарезая клубни и бросая их в котел. Сыновей гетмана, Ашмора и Харвинга, поблизости не было, не было заметно и Дюиссаны.

Глиннес наблюдал минут пять. Ванг Дроссет покончил с казальдо и выкинул очистки в огонь. Опустив руки на колени, он обернулся и стал о чем-то говорить с женой, продолжавшей готовить.

Глиннес спрыгнул с берега к своей лодке и помчался домой со всей возможной скоростью.

Через час он вернулся. Кочуя с треваньями, Глэй пользовался их нарядом. Глиннес нашел его старую одежду и напялил ее, не забыв про обязательную головную повязку. На дне лодки Глиннеса лежал стреноженный детеныш кавута с обмотанной мордой. Кроме того, в лодке были три пустые коробки, несколько добротных чугунных котелков и лопата.

Глиннес привязал лодку там же, где раньше вылезал на берег. Забравшись повыше, он рассмотрел стойбище Дроссетов в бинокль.

Над костром побулькивал котел, Тинго куда-то ушла. Ванг Дроссет сидел на скамье, обстругивая кап, срезанный со ствола дако. Глиннес напрягся, подправил резкость: не его ли ножом орудовал Ванг? Куски дерева и стружка отделялись, как масло, без заметных усилий. Кроме того, Ванг время от времени с одобрением поглядывал на нож.

Глиннес притащил из лодки кавута, размотал ему морду и выпустил пастись на выгон, привязав животное к дереву за заднюю ногу не слишком длинной веревкой. Спрятавшись в зарослях молчеягодника, Глиннес прикрыл лицо свободным широким концом темной головной повязки.

Ванг Дроссет резал орнамент на капе. Прервавшись, чтобы потянуться и размяться, он заметил кавута. Несколько секунд гетман сидел без движения, потом встал и внимательно огляделся. Выгон пустовал. Ванг вытер нож об штаны и засунул его в сапог. Тинго высунула голову из палатки. Ванг сказал ей несколько слов. Тинго вышла и с сомнением посмотрела на кавута.

Ванг Дроссет деловито направился к детенышу кавута, часто поглядывая по сторонам. В десяти метрах от животного он остановился, притворившись, что впервые видит такое чудо. Заметив веревку, гетман проследил ее взглядом и убедился, что кавут привязан к стволу казурмы на самом берегу. Подкравшись к дереву и вытягивая шею, он обнаружил внизу лодку и замер, внимательно оценивая ее содержимое: лопату, несколько полезных чугунков, коробки... Интересно, что в коробках? Облизавшись, Ванг с подозрением покосился налево, направо. Странно. Должно быть, дети — оставили лодку и куда-то убежали. Все-таки, почему бы не узнать, что в коробках? Подойти к лодке недолго, никто и не заметит.