Аламут - [139]

— Я не могу представить, чтобы ты шел куда-либо медленно.

Айдан засмеялся.

— Нет. Я не из тех любовников, которые медлят. Или улыбаются. Или щебечут в лунном свете.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы мне щебетали. Хотя песня или две, настоящая песня, с искрами…

— Я должен спеть для тебя?

Она помедлила в искушении, но покачала головой.

— Позже. Может быть. Я думаю… я хочу начать урок сейчас.

Он знал, сколько храбрости ей понадобилось, чтобы сказать это. Медленно, осторожно, он взял ее руку, поцеловал ладонь и сомкнул на ней ее пальцы. Марджана переводила взгляд с руки на Айдана.

— Чтобы хранить, — пояснил он, — ради памяти и ради обещания. Это нелегко, в первый раз. Будет больно. Быть может, не будет особого удовольствия. Но я дам тебе столько, сколько смогу дать.

— Ты делал это прежде.

— Нет, — ответил он. — Не с девушками.

Она покраснела.

— Я хотела бы, чтобы у меня было что дать тебе. Кроме… кроме этого курса обучения в медресе.

— Вряд ли такому учат там, — отозвался он, удерживая смех. Было сладкое, безудержное счастье от того, что теперь он приступил к делу и не может, ради гордости, оставить его. — Что же касается этого, то ты увидишь, что можешь дать мне. Начнем, пожалуй, с твоего тюрбана; и твоих волос — ты никогда не должна прятать их. Они слишком прекрасны.

Она стояла застыв, пока он освобождал ее волосы, и боролась против слепого животного наслаждения от его прикосновений.

— Не надо, — мягко сказал он. — Не сопротивляйся. Думай о танце, о том, как отдаешься ему. Это древнейший из всех танцев, и самый прекрасный.

Она не шевелилась и не говорила. Он продолжал говорить, неважно что, позволив ритму своих слов то почти входить в ритм песни, то становиться самой песней. Он начал, одно за другим, снимать одеяния, в которые она была закутана. Так много, словно доспехи. Она покорялась ему, но не испытывала удовольствия, тепла от его прикосновений. Она застыла от ужаса.

Когда он дошел до корсажа и шароваров, то остановился.

— Обычно женщина раздевает мужчину, — сказал он.

Она вздрогнула вцепившись в него. На миг ее пальцы судорожно впились в ткань его джеллабы. Он почувствовал, как сжимается ее мощь.

Она с усилием разжала хватку. Медленно, словно во сне, она повторяла его движения. На рубашке и шароварах она остановилась, руки ее повисли по бокам.

— Остальное, — напомнил он.

Она с усилием качнула головой.

Он повторил, мягко, но непреклонно.

— Остальное. — А когда она не шевельнулась, добавил: — Можно подумать, что ты никогда не видела этого прежде.

Ее сила рванулась, неистовая от гнева. В один миг, без малейшего прикосновения ее рук, он остался обнаженным. Ее глаза скользнули вверх, вбок, вокруг, и наконец устремились на ее ноги.

— Ты достаточно пристально смотрела, — напомнил он, — когда я спал и не знал об этом.

Ее взгляд переместился с пола на лицо Айдана. Он улыбался. Легко и быстро он снял с нее корсаж. Ее ладони метнулись, чтобы прикрыть груди. Он позволил им. А пока они были так заняты, он развязал шнурок ее шароваров. Она спохватилась, но было поздно.

Она следовала обычаю своего народа. Она вся была бело-гладкой, словно статуя из слоновой кости. Он был отрешен, сосредоточен на ее обучении; но его тело мигом вспомнило, для чего оно здесь.

У нее перехватило дыхание, и в тишине это прозвучало громко. Конечно, она видела это и прежде. Но никогда не видела это истинно, как нечто, что должно сделать с ней что-то.

Она была ужасающе близка к тому, чтобы бежать. Он взял ее руку, коснулся ладони.

— Помни.

— Я не могу. — Она не отвечала ему. — Я не могу!

— Любимая, ты можешь.

Она задрожала и прыгнула. Но не прочь. Прямо на него, прижавшись так тесно, как могло прижаться тело, обняв его с силой, способной сокрушить кости. Ее кожа была обжигающе холодной.

Он боролся за то, чтобы вздохнуть, заговорить.

— Мягче, любовь моя. Мягче.

Она разжала объятия. Ее рука двигалась по его спине, вверх к мускулам плеч, вниз к ягодицам. Он была ростом почти по плечо ему. Он остро, почти до боли чувствовал ее груди, прижатые к его ребрам.

Она снова провела рукой по его спине. Она не могла улыбнуться, но это было торжество — этот свет в ее лице.

— Твоя кожа такая мягкая, — сказала она. — И твои волосы. — Запустив в них пальцы. — Я думала, у мужчины все должно быть грубым.

— У некоторых это так.

— Не у тебя. — Она находила точки наслаждения на его спине; она смотрела на его дрожь от удовольствия и медленно возвращалась назад, наполовину плененная, наполовину испуганная. — Ты прекрасен, каждый кусочек. — Она решила доказать это при помощи своих рук: теперь она была отчаянно-храброй, и становилась храбрее, изучая его облик и размеры. Где он изгибался и мурлыкал; где вздрагивал. Как натянута кожа поверх мускулов и костей. Что вспыхивает в нем, когда она кладет руки ему на талию, мягко, словно держа пойманную птицу,

Она внезапно отпустила его, шагнув назад. Щеки ее были алыми.

Он погладил их пальцами.

— Любимая, в этом нет стыда.

— Не стыд, — пробормотала она. — Не… Аллах! Этого ты и добивался, да?

Он спокойно кивнул, решив быть радостным и стараясь не чувствовать возмущения.

— Но как, ради Тысячного Имени?