Аламут - [111]

— Нет, — сказал Айдан. — вы, прежде всего, боитесь, что я могу разжечь пожар, который опалит даже вас в ваших замках на границах исламского мира. Как я могу уверить вас, что рискую только собой?

— Собой и двенадцатью мамлюками сирийского султана.

— Они часть меня. Я оберегаю их так же, как себя самого.

Жиль глубоко вздохнул.

— Я не занимаю здесь высокого положения. Я просто один из братьев ордена, который думает, что знает ответ на загадку о франке, выглядящем как сарацин. Кастелян намерен держать вас здесь под стражей до тех пор, пока вы не докажете, что не угрожаете ни нам, ни нашему замку. Я могу поручиться за вас, но я должен сказать правду. я думаю, что вы движетесь навстречу своей смерти.

— Будет так, как пожелает Бог. Я не очень желаю умереть, можете поверить. Смерть, которой я желаю — не моя смерть.

Рыцарь-госпитальер действительно мог поверить в это и понять это. Но Жиль, который был монахом настолько же, насколько и воином, медленно промолвил:

— Желание отомстить — вряд ли христианское чувство.

— Тогда по окончании дела я исповедаюсь своему духовнику.

Жиль покачал головой, неохотно сдаваясь.

— Истинный принц, и в достаточной мере христианин. Вы еще не обратили своих сарацинов?

— Пока незаметно, — ответил Айдан.

Они посмотрели на Райхана, который, будучи забыт ими, начал свою закатную молитву. После минутного молчания Жиль спросил:

— Не желаете послушать с нами вечерню?

Айдан поклонился в знак согласия.

Он не слышал молитвы своей веры с тех пор, как пересек Иордан, и не преклонял колени и не молился вместе с монахами с незапамятных времен. Все здесь были мужчинами, и низкие голоса тянули песнь. Ни женщин, ни мальчиков. Им не было места на лезвии меча.

Эта была армия в центре боевых действий. И все же слова молитвы были теми же, что и повсюду, слова отдохновения и мира.

Айдан не находил в них успокоения. Он слишком далеко зашел; он слишком много перенес. Для него не будет мира, пока ассасинка не умрет.

Госпитальеры закончили мессу и потянулись из часовни. Айдан остался на скамье, куда Жиль проводил его. Жиль вышел вместе с остальными. Юный брат затушил свечи одну за другой, все, кроме неугасимой лампады над алтарем. Казалось, он не видит Айдана в тени. Он низко склонился перед алтарем, выпрямился, зевнул и ушел.

Чуть погодя в узкую щель чуть приоткрытой двери проскользнула тень. Ее выдало чихание: запах ладана ударил по непривычному обонянию. Тень скользнула вдоль стены, отчаянно испуганная этой чуждой святостью, но нуждающаяся в присутствии своего господина. У края скамей она застыла в нерешительности. Айдан не двигался. Внезапно тень сорвалась с месте и молча припала к его ногам. Глаза Райхана были устремлены вверх, на лицо Айдана, пугающе светлые на смуглом лице и почти слепые в темноте, которая самому Айдану казалась светлыми сумерками. Райхан дрожал, прижимаясь к коленям Айдана, ненавидя это место, но отказываясь уйти отсюда.

— Я ходил, — прошептал он. — Я ходил посмотреть, как там остальные.

— С ними все хорошо? — спросил Айдан, негромко, но и без особой мягкости.

— Было бы хорошо, если бы ты был с ними. Но они повинуются. Они ждут, когда ты дашь им приказ.

— Скоро, — ответил Айдан. Он откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Когда он открыл их, в часовне был Жиль, и рыцарь с дороги, и еще трое, старше, чем те: жилистые, обветренные, напоминающие ременный кнут, и черное госпитальерское облачение сидело на них, словно хорошо подогнанная кольчуга. Воины, и все же — воины Господа; не изнеженные монастырские монахи, но воины веры, столь же твердые и непреклонные в ней, как любой мусульманин.

Айдан встал, чтобы принять благословение кастеляна Крака. Поднимаясь, он слегка пошатнулся. Круг запрета отобрал больше силы телесной и магической, чем Айдану хотелось бы знать.

Кажется, никто, кроме Райхана, не заметил этого, но плечо Райхана было именно там, где нужно — надежное и ненавязчивое. Айдан слегка оперся на него прежде, чем преклонить колени для благословения.

Кастелян, благословив его, сказал:

— Мы приветствуем вас в Краке, принц.

Айдан склонил голову:

— Преподобный отец.

— Готье де Турнай, — подсказал Жиль.

Айдан снова поклонился.

Кастелян смотрел на него, измеряя его и сравнивая с тем, что о нем рассказывали.

— Я вижу, вы еще не совсем стали неверным.

— Я и не намеревался, преподобный отец, — ответил Айдан. Кастелян кивнул.

— Король был бы рад вам, если бы вы захотели послужить ему. Вы не желаете вернуться?

— Не раньше, чем я исполню свою клятву.

— Даже если она убьет вас?

— Разве вы сделали бы меньше?

— Нет, — ответил кастелян. Он выпрямился. — Я не имею власти задерживать вас. Если бы вы попросили моего совета, я просил бы вас вернуться в Иерусалим и принести королю клятву верности. Но поскольку мой брат дал мне понять, как мало я могу на это надеяться, то я могу сделать не больше и не меньше, чем просто отпустить вас по вашему пути.

— Благодарю вас, — сказал Айдан, имея в виду именно это: больше, чем мог знать кастелян. Но Жиль понял. Он улыбнулся за спиной своего начальника, достаточно широко, чтобы дать понять, что битва была трудной, но зато победа полной.