Аквариум - [59]

Барри. Ого! Точное замечание.

Джун. Удалось преодолеть то, что на тебя свалилось?

Барри. Нет. Но надеюсь, когда-нибудь боль утихнет.

Джун. А меня спрашивал!

Барр и. Думаешь, глупо?

Джун. Со стороны такого человека, как ты, — глупо. Если не веришь, что во всем есть свой смысл, остается только ждать, когда станет не так больно.

Барри. Но если ты не такой человек, как я, значит, не стоит задавать тебе вопросы. Лучше задавай их сама.

Джун. Нам обоим все еще больно. Твой рассказ тоже разрывает мне сердце. Я хочу помочь тебе, как ты помог мне.

Барри. Нет слов.

Джун. И не надо. Хорошо и так. А что ты чувствуешь сейчас?

Барри. Переполнен жалостью к себе.

Джун. Джон Уэйн! Скорбь — не то же самое, что жалость к себе.

Барри. Употреби ты выражение «скорбная работа», я послал бы тебе вирус, который уничтожил бы твой компьютер.

Джун. Таких слов не употребляю. Не раздражайся и не уходи в сторону. Ты же не такой идиот, чтобы считать самообладание проявлением мужества.

Барри. Аминь.

Джун. Пауза.

Барри. Ты сердишься?

Джун. Пауза.

Все снова пошло вкривь и вкось. Мы вспыхивали, как горючие вещества. Почему? Слишком сблизились? Или просто знали теперь друг о друге многое, что нас пугало и делало уязвимыми? В чем причина? Неизвестно.

Я попытался заглушить беспокойство с помощью музыки, но никак не мог выбрать подходящий диск. Что-то поставил, но на первой же песне отвлекся и погрузился в мысли о Джун, о Шейри и ее матери, о стенах в клинике «Шарите», на которые я смотрел в течение долгих недель, — слушать музыку не получалось. Я выключил плейер и сел за пасьянс.

Раскладывать пасьянс меня научила медсестра Карина. Совсем молоденькая, лет двадцати, говорившая на саксонском диалекте. Я ей нравился, она советовала мне, что почитать, и даже покупала для меня книги. Может быть, именно ее я должен благодарить за то, что после многих лет рутинной работы в студии я снова пристрастился к чтению. Ее рекомендации свидетельствовали о хорошем литературном вкусе, мне нравилось почти все. Пока я был в больнице, она давала мне и собственные книги.

Всего три раза успел я разложить карты, когда зазвонил телефон. Мужской голос спросил, я ли тот самый Бернхард Шодер, который недавно пережил несчастный случай. Я сказал «да», не успев даже подумать, с кем говорю: с полицейским или с продавцом телефонов. А потом оцепенел.

Из водопада слов, тут же на меня обрушившегося, я понял, что это водитель «хонды». Он был совершенно согласен с госпожой Лассер-Бандини: ему необходимо поговорить со мной, чтобы преодолеть, как он выразился, свою проблему.

Наверное, он назвался, но я не успел вовремя отреагировать. Пока он говорил, говорил и говорил, я пребывал в состоянии оцепенения, мне хотелось удрать, все равно куда, подальше от его болтовни. Перед глазами опять возникла черная «хонда», выруливающая с кукурузного поля, я услышал знакомый фальцет и почувствовал, что на лбу выступает пот, а левая рука так сильно сжимает трубку, что еще чуть-чуть — и раздавит ее.

— Вы согласны? — спросил мужчина.

— С чем?

Мои слова прозвучали пусто и плоско, словно штемпель шлепнулся на лист бумаги.

— Мы поговорим?

— Ни за что, — ответил я. Голос по-прежнему был механическим, словно я не человек, а что-то другое. Например, магнитофон. Или служба точного времени. — Не смейте ко мне приезжать и больше никогда не звоните.

Я положил трубку.

«Ушел, объявлюсь позднее», — написал я Джун и так резко сдернул куртку с крючка, что оборвалась вешалка.

Они стояли на лестнице. Юноша все еще прижимал к уху мобильник, возможно, опять набирал мой номер. Так и есть: в моей квартире зазвонил телефон. Женщина была хорошо одета, с длинными темными волосами, ее лицо выражало озабоченность и участие. В других обстоятельствах она могла бы мне понравиться. Красивая женщина с умными глазами. Увидев меня, непрошеные гости преградили мне путь.

— Господин Шодер? — спросила она.

Парень в новехонькой кожаной куртке с маленьким до смешного воротничком всем своим видом изображал покорность: поднял плечи и опустил голову, засовывая мобильник в сумку. И старался спрятаться за ее спину.

— Моя фамилия — Лассер-Бандини, а это господин Шпрангер. Простите, что пришлось предстать перед вами столь внезапно, но иной возможности не было. Это очень важно. Вы не можете отказаться с нами поговорить. Пожалуйста.

Я сунул руку в карман в поисках ключа, но тут же понял, что возвращаться в квартиру нельзя, они возьмут ее в осаду.

— Пропустите. — Я сделал шаг, к сожалению, не слишком уверенно, в их сторону.

— Нет.

Она расставила руки в стороны, а парень распрямил плечи, сбросив маску робости. Мне пришлось бы оттолкнуть их, возможно, даже ударить, чтобы пройти мимо. И кстати, уходить я раздумал. Я чувствовал, как нарастает во мне холодная ярость, захотелось казнить их обоих, столкнуть с лестницы. Не кулаками. Словами.

— Вы, кажется, психолог? — Я сел на ступеньки и достал из кармана сигареты. — И при этом вам совершенно наплевать на мое душевное здоровье, если речь заходит о здоровье вашего пациента.

— Мы понимаем, что нарушаем правила приличия, и я прошу у вас прощения, но ведь другого пути нет. А нам очень нужно с вами поговорить.