Акварели - [5]

Лишь звуками писалась книга Судеб,

Так вот, изо всего, что мило слуху

Один лишь голос ухо выбирает.

Не то, что недоступны вертикали,

И слух мой стал ущербнее едва ли

Но выбираю тот один затем я,

Что меньше одного — лишь тишина,

Достойная партнерша многотемья.

И с голосом одним — она одна.

«Не пишутся мне строки…»

Не пишутся мне строки лишь о том,

Что просыпаюсь в отзвуках органа,

Что на небе за тоненьким стеклом

Маршруты чертят птичьи караваны;

И не о том, что время на дворе

Накатывает тысячами молний,

А на ветвях деревьев и коре

Живое затаенное безмолвье;

И не о том, что всею суммой лет

Вселяюсь я в родительскую кожу,

И даже не о том, что кожи нет –

Я не о том пишу. Об этом — позже.

Я не о том, я не о том…

О том, что птицы улетают косяком.

Как раз туда летят, куда лететь им должно.

Клоун

Вчера я побывала в цирке.

Чудак в костюме клоунском

Ходил по воздуху, по воздуху.

(А по чему еще?)

И детвора вопила что есть мочи:

“Эй, клоун, потанцуй-ка нам еще”

И клоун приседал и строил рожи,

Подпрыгивал, как в детсве, на матраце

И кувыркался, как домашний кот,

И поцелуи слал по воздуху, по воздуху

(А по чему еще?)

И белый круг из света, как луна

На небе цирковом служил приманкой,

Сейчас — вот-вот — вниз головой,

По краешку, по воздуху, по воздуху,

(А по чему еще?)

И пестрые тарелки вкруг него

Кружились, будто карусели в мае.

И две улыбки на его лице:

Одна, что нарисована. Другая –

другая и на нем, и не на нем,

А где-то надо лбом и рядом,

За клоуном летает, словно тень

По воздуху, по воздуху.

(А по чему еще?)

И вдруг раздался крик:

“Подлог, подлог! Он ходит по канату!

Мошеник он и плут, я видел сам,

Я требую возврата!”

И головы все повернулись вдруг

К тому, кто выкрикнул все это.

А он такой –

(я расскажу, как рассказал бы прокричатель).

А он такой — не то чтобы худой.

А он такой — не то, чтобы ужасный.

А он такой — совсем-совсем нормальный.

Совсем нормальный клоунонелюб.

Все зашумело и зашевелилось.

И музыка умолкла.

Ну, а Клоун –

А Клоун замер, растопырив руки,

И вместо двух улыбок — лишь одна.

Второй, как не было. И сразу

Всем стало ясно: в воздухе грустнеет

(Конечно, в воздухе, а где еще?)

И клоун вдруг исчез. И стало скучно,

Как если бы перегорела лампа.

Пришла домой. Гляжу: на горизонте

Мой грустный клоун, распластавши руки,

Висит под небом, в воздухе повис.

И тихо-тихо так глядит сквозь капли,

Глядит — и все.

А дождь все не проходит.

С тех пор уж миновало больше суток,

А может, больше года — не припомню.

Но знаю: если дождь стучится в окна,

То значит где-то близко ходит клоун.

И стоит только бросить взгляд на небо,

Как тотчас вы увидете его.

Колпак его — особая примета –

Случайно зацепился в мокрых ветках.

И клоун с непокрытой головою

По воздуху, по воздуху…

А по чему еще?

Окно напротив

Мне очень повезло: в окне напротив

Не гаснет свет до самого утра,

И кто-то там не спит, и кто-то бродит,

И с кем-то уж затеяна игра

Бессонницы — злорадной хитрой бабы,

Что косится из темного угла.

Окно напротив: как ему я рада.

Оно сражается с бессоньем, чтобы мгла

Учтиво стала рамой для квадрата –

Не вовремя затеянный азарт

(Я это уже видела когда-то,

Но это был совсем иной квадрат).

Я чувствую природу лицедейства

В движеньях силуэта за окном.

Пространство, вдруг овеянное детством,

Иным заговорило языком.

И напрягается аккорд беззвучий

В театре неопознанных теней

И свет играет в глубине излучин,

И он сегодня тоже лицедей.

Окно напротив нынче светит ярко,

Как во Вселенной первое окно.

Я выключила свет — и вдруг догадка:

Окно лишь отраженье моего.

Лев Ленчик В глубине излучин…

Мир искусства был предопределен для нее самим фактом рождения. Ей не нужно было выбирать. Ей не нужно было постигать его как нечто непонятное или чужое, которое приходит с возрастом и образованием. Музыкой, живописью, поэзией окрашены все ощущения ее детства, ими же пронизаны ее нынешнее миропонимание, особенности восприятия, отношения с людьми, весь склад ее души и жизни. И самое поразительное — по крайней мере, для меня, — что, несмотря на всю эту ауру высокой эстетики, которая выпала на ее долю, ей не только чуждо высокомерие бомонда — она вся в мельчайших проявлениях доброты, быта, в неподдельной открытости к людям, в неутолимой жажде общения и дружества.

Все это, естественно, стало стилеобразующими свойствами ее творчества. И в стихе, и в прозе.

Будучи профессиональным музыкантом и знатоком музыки, будучи совершенно поглощенной живописью, очевидно, от необыкновенной близости к своему отцу-художнику, она, как бы, слышит краску и видит звук. И на этой двуединой ритмической гамме зиждется вся система ее образной интуиции, мышления и выдумки. Разумеется, это отнюдь не означает, что ее тема ограничена исключительно искусством или людьми искусства. Вовсе нет. Но любой предмет под ее пером, даже самый мелкий и заурядный, никак с искусством не связанный, обнаруживает себя в качестве тончайшей материи аккорда и пластики.

Для примера возьмем стихотворение "Окно напротив". О чем оно? О бессоннице одинокого человека, который вдруг обнаружил, что он не один, что в окне напротив то же кто-то не спит, а потом это оказывается иллюзией, потому что никакого "окна напротив" нет, а есть лишь отражение в ночной мгле твоего собственного. Но посмотрите, как это делается. Первые пять строчек — попросту рисованная картинка, пластика теней, сцена из балета с Бессонницей — зловредной хитрой бабой — в главной роли. Обратите внимание на образ квадрата, в который спроецированы вдруг и пространство детства, и "во вселенной первое окно", и откуда не возьмись "аккорд беззвучий".