Акварели - [2]

О том, что ничего не происходит,

Вокзала нет, и поезд не уходит,

Что холодает только к ноябрю,

А нынче лишь сентябрь, говорю.

И что-то мне напомнило колодезь,

Где тени слов от стенки к стенке бродят

Гримасой превращаясь в каламбур,

Где след размыл значенье первозвука;

Перрон все поглотил: ему докукой

Бессмыслица и смысл вчерашних слов,

Он знает циферблат, а не приметы суток,

Из голосов вокзальных — крик гудков,

Я узнаю их нынче в крике уток,

Озерных уток ближних берегов.

Я шла пешком от самого вокзала,

И город спал; толпа вокруг сновала

При полной тишине и при беззвучьи ртов,

Лишь краткий крик гудков мой слух ловил из дали:

Мне показалось, ты меня позвал.

Лечу назад, но рельсы пустовали,

Перрон был пуст в двух тысячах зеркал

И небо надо всем бездомностью зияло…

… И снова шла пешком я от вокзала.

«Дуга — и… Как невелика планета…»

Дуга — и… Как невелика планета!

Плюс-минус океан — и все.

Полсуток солнце бьет в лицо,

Сжигая грани между “та” и “эта”.

А за спиной тихонько так и глухо

Звучит Вивальди. И припала ухом,

Качнувшись, в изумлении Земля.

И ничего уже остановить нельзя,

Мотора гул, Вивальди, ускоренье,

Покачиванья вечное движенье,

Покачиванье лодки на волнах

В такт колыбельной песни о ветрах,

Той песни, где расспрашивала мать:

“Ты где это изволил пропадать?”.

Я эту песню пела своим детям,

Не ведая, что следует за этим.

Откуда знать? Нам это не дано.

И я стою на берегу. А дно

Глядит озерными глазами в небо,

Как тот глядел, кто здесь со мною не был.

Я эту неподвижность берегу,

Как тайный смысл вечного движенья,

Включен мотор, но выключено время.

Я против времени по воздуху бегу.

Мой циферблат растянут океаном,

А вместо цифр — только лица, лица…

Им в памяти моей остановиться

Изображением графически-чеканным.

Помилуй Бог, реально или мнимо?

Береза милая и берег сердцу милый.

Какая воля вас сюда переселила?

Все повторяется. И все неповторимо.

«Я проснулась в деревне…»

Я проснулась в деревне

Под названьем Чикаго.

Соловей ночью пел мне

Где-то там, за оврагом.

Он поет не за деньги,

Удовольствия для.

Я живу в деревеньке

Под названьем Земля.

Деревенька не Бог-весть –

От порога к порогу.

Мне мила эта помесь

В деревенских дорогах.

В них тропинки горбаты,

И не видно им края.

Не гляди, что квадраты –

Это прихоть людская.

То ли быль, то ли небыль,

И фонарь за окном.

Кто здесь был, а кто не был –

Разберемся потом.

Я не знаю, поверь мне,

Где живу. Отвяжись.

Я живу в деревеньке

Под названием Жизнь.

Чикаго, 1997 г.

Для чего мне нужна машина

Мне для того нужна машина,

Чтобы, садясь в нее, испытать

Иллюзию уюта этого мира.

Мне для того нужна машина,

Чтобы обнаружить в ней

        верхнее оконце

И увидеть сквозь него

        небо и кроны деревьев.

Мне для того нужна машина,

Чтобы через это оконце

        влетел желтый лист

И мягко лег ко мне на колени.

Мне для того нужна машина,

Чтобы, заворачивая за угол, увидеть,

Как улица не успевает завернуть

        вместе со мной

И, замерев, удивленно

        смотрит мне вслед.

Мне для того нужна машина,

Чтобы закрыть в ней окно

И не дать музыке вытечь.

А город джазовой пластики

Будет двигаться в своем сверкающем

        ритме под музыку Баха.

Мне для того нужна машина,

Чтобы увидеть на углу саксофониста,

Играющего всем телом

И не знающего,

        что он играет не блюз, а Пассакалию.

Мне для того нужна машина,

Чтобы, переезжая через мост,

        закрыть глаза

И почувствовать, как сын

        переносит меня на руках,

Как я когда-то

        переносила его через лужу.

Мне для того нужна машина.

Чтобы забыть, что она машина,

И снова на одно мгновенье

Вспомнить себя маленькой.

А больше ни для чего

        мне не нужна машина.

«И ничего не происходит…»

И ничего не происходит…

Жара с дождем в обнимку ходят,

С ноги сбиваясь, по привычке

Таща июль в скрипучей бричке.

И небеса, как покрывала,

Как мантия, что с плеч спадала

В покоях скуки королевской,

Когда закончен бал. И дерзко

Стрекочет самолетов говор.

Им дождь — не дождь,

У них свой сговор

Против дождя и против лета,

Давно им наплевать на это,

И заговорщицки мигают

Их разноцветные глазницы,

И суетливы эти птицы,

В высокомерье пребывая.

А негр седой, прикрывши веки,

Как заколдованный навеки,

Лицо подставил поднебесью,

И держат веки в равновесье

Все верованья и молитвы,

Земле неведомые ритмы,

Где звук и незвук — все едино.

На фоне неба негативом

Очерчен контур человека,

И, кажется, стоит полвека,

И век, и вечность, отмеряя,

Не зная что… А ось земная

Проходит сквозь него, наверно,

Стоит он обнаженным нервом,

В него воронкой время входит –

И ничего не происходит.

Тихонько июль прошел. Приходит

Неверный август на прощанье

К недавним летним обещаньям.

Все хорошо. Все постепенно.

Стоит старик — курьер Вселенной,

Гонец Земли, служитель Неба.

И день прошел. Как был и не был.

«Рассвет. И крыши под окном…»

Рассвет. И крыши под окном

Стоят в ряду вчерашнего порядка,

Бесшумно воздух полнится дождем,

И птицы где-то вскрикывают кратко,

Как-будто подают друг другу знак –

Привычные сигналы пребыванья,

Уснула ночь, себя забыв впотьмах,

Не дотянувшись до рассветной рани.

Внизу фонарь. Он светит с прежним пылом,

Смешной фонарь — он переросток ночи,

Быть может, что-то досветить забыл он

И светит напоследок что есть мочи.

На крошечном отрезке утра-ночи