Акварель для Матадора - [12]

— Женя, тебе действительно следовало бы в больницу…

— Скользил бы ты в кривую зду, Зайцев, со своей больницей… Я скоро съеду… Ещё дэцэл покантуюсь у тебя и съеду.

Второй голос принадлежал юному художнику Жене Ёжикову. Зайцев нашёл его буквально на улице. Ему попалась в руки карточка для кокаиновых гусениц, сделанная Женей Ёжиковым.

Кокаиновые гусеницы, как известно, выкладывают на зеркалах. Каждая пылинка порошка, отражаясь, удваивается и лучше видна.

Гусеницы должны быть красивенькими и ровненькими: их выравнивают визитками или бритвенными лезвиями.

Женя Ёжиков придумал специальные карточки для выравнивания дорожек. На одной стороне карточки он рисовал картинку. По желанию заказчика: кому Есенина с кистенём, кому хоббитов на лужайке. На другой стороне писал текст. Зайцеву досталось изречение из «Криминального чтива»: «Красота спасёт мир».

Зайцев позвал Ёжикова к себе. Ему было интересно, чем ещё занимается человек, отмочивший такую залепуху.

— Оформляю газету «Сельская жизнь», — ответил Ёжиков.

— «Сельскую жизнь»? — удивился Зайцев. — Скучно, наверное, оформлять «Сельскую жизнь». Это же не «Птюч» какой-нибудь, и не «Спид-Инфо».

— А что «Птюч»? Попса карамельная. Лучше уж «Сельская жизнь». Я недавно так нарисовал первую полосу, что если её на вытянутую руку положить и так чуть сверху на неё посмотреть, то из пробелов между абзацами складывается слово ХУЙ…

После этого Зайцев заказал Ёжикову оформить компакт-диск группы «Ути-ути» и поселил его в Теремке. Женька приехал из Питера и жилья у него в Москве не было.

Женька носил детские шортики и комбинезоны с лямками и короткими брючинами. Вместо о'кей говорил «такси». Слово «шестисотый» употреблял как абсолютную меру всего. Увидав большого таракана, уважительно запенивал: «О, какой таракан. Шестисотый!»

Потом Женька сшиб с Жоры большой аванс и исчез на три месяца. Выяснилось, что он довольно прочно торчит на «втором номере», как наркоманы называют героин.

— Женя, ты не думай, что я хочу тебя выгнать, отказать тебе в крыше над головой…

Зайцев перешёл на нервный, горячий шёпот. Арина шагнула ближе к двери: ей было интересно, чем закончится разговор. Заглянула в щель между дверью и косяком. И тут же, задушив в горле крик, отскочила, сшибла к чертям ню Zemfir'ы, которое украшало противоположную стену коридора.

Она увидела иссиня-жёлтое плоское лицо, которое не могло принадлежать человеку. Рот чернел отвратительными руинами сгнивших зубов. Щёки были покрыты белесыми струпьями. Глаз не было, или почти не было.

— Господи милосердный, — прошептала Арина. — Нет, это не Ёжиков.

Она видела недавно Ёжикова. Он производил несладкое впечатление: синий, впавшие щёки, подрагивающие веки. Но он не успел ещё превратиться в такое чудовище.

Арина быстро прошла вглубь квартиры. Там дышала сладким дымом пёстрая тусовка.

— Да нет никакой Акварели, и быть не может. Чистый фуфляж. Значит, и по вене дуть не надо, выпил рюмочку и готов? Это, знаешь, придумывают, кому колоться лень.

— Прямо коммунизм: выпил рюмочку и сутки прёт.

— Да это старая телега про мухоморы, достали уже… Доказано же — не прут мухоморы. Они хороши как рвотное…

— Фуфляж, всё фуфляж. Это как Стёпка Симонов делает. Я к нему прихожу, он меня угощает травкой амстердамской. Знаешь, такой пакетик с листочками, фирма. Я покурил: травка как травка, ничего особенного. А мне потом говорят, что он в этот пакетик кладёт дурь, купленную на Пушке, и трёт, что вчера прислали из Амстердама…

— Аринка, привет! Ты, говорят, с работы ушла?

— Говорят, меня Гаев уволил. Сегодня. Я не знаю. Правду, думаю, говорят.

— Держи косяк. Правильно ты ушла. Сколько ж можно в дерьме сидеть…

Арина взяла беломорину, затянулась. Ещё раз. Арина не курила почти неделю, и трава подействовала сразу. Где-то в глубине квартиры горели ароматические палочки. Внимательно следя за движением своей руки — какой она описала красивый полукруг! — Арина передала косяк дальше.

Сзади раздался сочный щелчок. Арина обернулась и вскрикнула. В дверном проёме застыло коротконогое толстое существо с иссиня-жёлтым лицом. На чёрной паршивой губе болталась жевательная отсоска от лопнувшего пузыря.

— Пуся, сгинь! — рявкнул кто-то сзади.

Существо помедлило мгновение, а потом плавно отступило в глубину коридора.

— Что это? — едва пролепетала Арина.

— Это Пуся. Ёжиков кореш. Два года на героине.

— Тебе повезло, он обычно не встаёт. Лежит и смотрит на носок ботинка. Женька ему препарат приносит. Говорят, он уже два месяца не срал.

— Я знал одного долбоёба, который не срал полгода. Дошёл до полной кондиции. Маму не узнавал в зеркале. Пальцы на ногах гнить стали. Все думали, всё, суши весла. Это было на Пушкинской, 10, я там тогда тусовался. И как-то ночью — жуткий грохот, а потом вонь. Это Марик просрался. Куча — вот не вру! — метр на метр! Как в него влазило…

— Аринка, да ты совсем ошалела. Чернушников не видала, что ли? Держи косяк…

Арина боязливо оглянулась на дверь. Спросила:

— А почему его зовут Пуся? Он вообще мужик или баба?

— Парень. Двадцать лет, что ли. Кажется, с Волги… Земляк твой.

Рокеров погрузили на теплоход «Афанасий Фет» и вытолкнули в канал имени Москвы. Они должны были проплыть по Волге, остановившись в пятнадцати городах и сёлах. На берегу разворачивалась надувная сцена, рокеры смотрели в небо и пели про крепкую дружбу и про свободную Россию.