Акулы во дни спасателей - [5]
Вас с Дином и отцом рядом не было, во всем салоне не осталось ни души. С палубы доносились голоса. Я сняла Кауи с колен — она захныкала — и встала. Голоса отдавали отрывистые команды: “Разворачиваемся, указывай, неси круг”. Помню, я еще подумала, что эти звуки доносятся с другого края пещеры, издалека, голова моя была словно набита ватой.
Я взяла Кауи за руку. Она хныкала, терла глаза, но я уже волокла ее за собой по трапу из салона на палубу. Невозможная белизна. Я невольно прикрыла глаза рукой и так сильно сощурилась, что почувствовала, как губы и десны потянуло вверх. Пассажиры выстроились вдоль леера на гладкой белой палубе, всматривались в океан и показывали пальцами на что-то.
Помню, как увидела твоего отца и Дина, они были футах в тридцати от нас с Кауи; я удивилась, что твой отец оттаскивает Дина от леера, а Дин орет: “Отпусти! Я его вытащу”. Один из матросов, в бейсболке и белом поло, швырнул за борт красный спасательный круг на тросе, и тот, подскакивая, покатил в небо.
Бросилась ли я тогда к твоему отцу? Оттащил ли он Дина от леера? Сжала ли я руку Кауи с такой силой, что ей стало больно? Могу лишь догадываться, поскольку ничего этого не помню. Мне запомнилось лишь, что я очутилась возле твоего отца на ослепительно белой палубе, поднимающейся и опускающейся на волнах, вся наша семья была там, кроме тебя.
Твоя голова прыгала в океане, как кокос. Ты становился все меньше, все дальше, вода шипела, шлепала в борт лодки. Не припомню, чтобы кто-то что-то говорил, кроме капитана, который кричал сверху: “Указывай! Мы разворачиваемся. Указывай!”
Твоя голова скрылась под водой, океан снова стал ровный и чистый.
В колонках дребезжала мелодия. Глупо-слащавый гавайский кавер на “Больше, чем просто слова”[20], который я до сих пор слышать не могу, хотя когда-то любила. Двигатели тряслись. Капитан из-за штурвала просил Терри продолжать указывать. Терри звали того матроса, что бросил спасательный круг, который сейчас плавал пустой на волнах, удаляясь от места, где я видела твою голову.
Мне надоело, что нас просят указывать и ждать, я что-то сказала Терри. Он поморщился. Под усами его задвигались губы, возвращая мне слова. Сверху снова закричал капитан. Вмешался твой отец, мы заговорили разом, все четверо. Кажется, я сказала что-то такое, от чего Терри вздрогнул, лицо его покраснело вокруг темных очков. В их зеркальных стеклах я увидела свое отражение, я оказалась темнее, чем думала, помню, меня это порадовало, а еще увидела широкие плечи баскетболистки и то, что я перестала щуриться. Ноги мои очутились на леере, брови Терри взлетели, он открыл было рот, потянулся ко мне — твой отец, кажется, тоже, — но я уже спрыгнула в широкий пустой океан и поплыла.
Вскоре подо мной показались акулы. Помню, что сперва заметила черные пятна, вода рассказала мне о тяжести этих животных, попутная струя толкнула в ноги, в живот. Они миновали меня, четыре их плавника взрезали поверхность, ножи на гребнях темных волн, нацеленные в тебя. Доплыв до того места, где недавно виднелась твоя голова, акулы ушли под воду. Я поплыла следом, но до них было как до Японии. Один раз я нырнула, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Под водой не было ничего, кроме зыбкого сумрака и пены вокруг акул. Тоже темные краски. Я знала, что будет дальше, — розовая пена и нити, похожие на корм для рыб.
У меня закончился воздух. Я всплыла на поверхность, глотнула кислороду. Не помню, были ли звуки, кричала ли я, подошла ли ближе лодка. Я снова нырнула. Вода вокруг тебя кипела. Тени акул метались, бросались то вверх, то вниз, это было похоже на танец.
Когда я снова вынырнула за воздухом, ты оказался на поверхности, сбоку от меня, — висел лицом вниз в пасти акулы, точно тряпичная кукла. Но акула держала тебя нежно, понимаешь? Она держала тебя так, будто ты из стекла, будто ты ее детеныш. Они принесли тебя прямо ко мне, акула, которая держала тебя, плыла, высунув голову из воды, как собака. Видел бы ты морды этих существ — я не могу солгать. При их приближении я закрыла глаза, я не сомневалась, что они плывут за мной, и если на лодке кричали и плакали, а мне кажется, так и было, если я о чем-то думала, то я ничего не помню, кроме черноты за зажмуренными глазами и беззвучных молитв.
Акулы нас так и не тронули. Снова проплыли подо мной, вокруг меня, попутная струя, как сильный ветер. А потом я открыла глаза. Ты был возле лодки, цеплялся за спасательный круг. Твой отец тянулся к тебе — помню, меня взбесило, что он спускается долго, целую вечность, так и подмывало закричать: “Ты что, мать твою, чиновник пау хана? Хватай нашего ребенка, нашего живого ребенка…” Ты кашлял, а значит, дышал, и в воде не было красного облака.
Об этом уже не скажешь — мол, всякое бывает.
Ох, сынок. Теперь мы понимаем, что все это были знаки. Тогда-то я и поверила.
2
НАЙНОА, 2000. КАЛИХИ
Слышу, как кровь затихла, потом прилила, застучала в костяшках. Потрескавшиеся костяшки, распухшие костяшки, кровавые костяшки. Кровавые костяшки, привычные к ударам и боли, и не потому что мне этого хотелось, а потому что заставил брат. Был Новый год, в нашем тупике рвались петарды,
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
Ида Финк родилась в 1921 г. в Збараже, провинциальном городе на восточной окраине Польши (ныне Украина). В 1942 г. бежала вместе с сестрой из гетто и скрывалась до конца войны. С 1957 г. до смерти (2011) жила в Израиле. Публиковаться начала только в 1971 г. Единственный автор, пишущий не на иврите, удостоенный Государственной премии Израиля в области литературы (2008). Вся ее лаконичная, полностью лишенная как пафоса, так и демонстративного изображения жестокости, проза связана с темой Холокоста. Собранные в книге «Уплывающий сад» короткие истории так или иначе отсылают к рассказу, который дал имя всему сборнику: пропасти между эпохой до Холокоста и последующей историей человечества и конкретных людей.
«Антология самиздата» открывает перед читателями ту часть нашего прошлого, которая никогда не была достоянием официальной истории. Тем не менее, в среде неофициальной культуры, порождением которой был Самиздат, выкристаллизовались идеи, оказавшие колоссальное влияние на ход истории, прежде всего, советской и постсоветской. Молодому поколению почти не известно происхождение современных идеологий и современной политической системы России. «Антология самиздата» позволяет в значительной мере заполнить этот пробел. В «Антологии» собраны наиболее представительные произведения, ходившие в Самиздате в 50 — 80-е годы, повлиявшие на умонастроения советской интеллигенции.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.
Роман о небольшом издательстве. О его редакторах. Об авторах, молодых начинающих, жаждущих напечататься, и маститых, самодовольных, избалованных. О главном редакторе, воюющем с блатным графоманом. О противоречивом писательско-издательском мире. Где, казалось, на безобидный характер всех отношений, случаются трагедии… Журнал «Волга» (2021 год)