Акулы во дни спасателей - [16]

Я опустил голову и посмотрел на сладкую пакалоло[57] в папиросной бумаге.

— Ты разве не должен сейчас лечить рак? — спросил я. — Писать шыдевры для укулеле?

— Я думал, ты говорил, что бросил, — повторил он.

— Бросил, — сказал я, и это была правда.

— Если это называется бросил, то мои бздехи не пахнут.

— Так оно и есть, судя по тому, как ты себя ведешь, — сказал я. — Задираешь нос, хотя сам в дерьме по уши. И наверняка в пакете не хватает, потому что ты спер.

— Я ничего не трогал, — сказал Ноа. — И у меня-то как раз все в порядке.

Я снова уставился на экран.

— Ага, как же. К нам теперь почти никто не ходит. А если и придет, мама с папой всех прогоняют. Типа того, — я изобразил папу с мамой, — “мы решили, ему лучше отдохнуть и пока никого не принимать, пожалуйста, не приходите больше, мы сами вам позвоним”.

На секунду Ноа удивился, но быстро справился с этим.

— То-то ты рад, — сказал он. — Наверняка улыбаешься, когда закрываешь перед кем-то дверь.

— Я не рад, что мы сидим без денег.

Это его заткнуло. По спортивному каналу показывали Тайгера Вудса[58], который всех уделал, сразу за ним Виджай Сингх[59], и я такой: наверняка сегодня вечером в загородных клубах будут злые хоуле.

Через минуту он сказал:

— Все равно тут мы живем лучше, чем на Большом острове.

Ноа сказал это таким тоном словно извиняется и не хочет больше ссорится. Как будто признался что с ним что то не так. Но я не мог остановиться.

— Еще бы, — сказал я. — Но уже не благодаря тебе. Мама с папой на тебя рассчитывали.

Он напрягся, застыл.

— В том-то и беда, — сказал он. — Вы думаете только об одном. Мы, мы, мы. А это важнее, чем мама с папой. Важнее, чем мы все, важнее, чем просто заработать пару лишних долларов для семьи…

— Нет ничего важнее нашей семьи, — перебил я, хотя наверное я так сказал, потому что понимал, он прав и то кем ему предстоит стать, важнее чем все мы. — Вот в чем твоя проблема.

— Это же наркотики, Дин, — сказал Ноа и потер лицо, словно разговаривает с непослушной собакой. — Не дури.

Мама права, мне не стыдно. Я подумал, если хорошенько дать ему по зубам, он их проглотит.

— Заткнись уже, — сказал я. — А то врежу. — Мышцы у меня так и горели, и единственое что мешало мне снова его ударить — то как я чуствовал себя в прошлый раз когда так сделал. Я прибавил звук.

— Дин, — сказал Ноа, — блин, извини.

— Проехали, — ответил я.

— Нам необязательно вот так, — сказал он.

— А как? — спросил я.

— Извини, — повторил он, и я по голосу понял то, что ему правда жаль. Мне тоже следовало извиниться, хлопнуть его по руке, может, пошутить или что, постараться чтобы все было как раньше когда мы были просто братья. Но я не мог. Слишком много всего случилось с тех пор. Слишком много его.

Вот увидишь я поднимусь, хотелось мне сказать, увидишь кем я стану через пять, десять лет, увидишь меня в новостях спорта. Ничего не будет важнее, и я сделаю это только для ради нашей семьи. Но он ушел, и мы не закончили что начали. И я сказал пустой комнате: “И мне больше не придется торговать. Не придется”.

* * *

Всю следущую неделю тренер гонял нас почем зря. Мы проигрывали игру за игрой. В последний раз Куакини с перевесом в семнадцать очков. Мы на тренировке дней за несколько перед игрой с Академией Кахена и тренер такой: Кахена вам устроит как будто вы в тюрьме и они продают ваши задницы за сигареты, вы это заслужили, если мы проиграем я первый выложу на ютьюб ролик с основными моментами. Притащил из туалета две мусорные корзины, поставил на концах площадки и сказал будем делать челноки пока кого-нибудь не стошнит, и мы делали, бегали от боковой к боковой, пока ноги не задрожали и у меня в груди была кровь как пещера огня. Тренер орал, нажимал на секундомер и если мы бежали хуже чем до этого заставлял нас бежать еще.

После пятидесяти с лишним раз Алика остановился и наблевал в мусорку. Мы смотрели как сжимается его живот, как дрожат ноги перед тем как польется рвота и брызнет об дно мусорной корзины.

— Теперь вы знаете, как я чуствовал себя вчера после игры, — сказал тренер, стоя рядом с Аликой, но глядя на нас. — Каждый раз, как я пересматриваю видео с нашим позорным проигрышем, меня тянет блевать, как сейчас Алику. Ты чего? — спросил меня тренер. Наверное я вылупился на него.

Мне хотелось сказать: да не знаю я нахрен, что будет дальше.

— Я спрашиваю, ты чего? — повторил тренер.

Пусть я хвастался перед Ноа, но может лучше ничего не будет.

— Ничего. — Я оперся на колени, хватал ртом воздух. — Все в порядке.

По дороге с тренировки я зашел в “Дж. Ямамото” хотя голова была как пьяная от нехватки воды и перенапряга на тренировке. Слез с автобуса, пошел в тумане от жаркого дождя который как раз перестал шипеть на асфальте, тележки свистели и стучали на парковке, работники собирали их в ряд, я стоял перед огромными витринами “Дж. Ямамото” и смотрел на маму. Она была вся в работе: зеленый фартук, пальцы клюют клавиши, слегка встряхивает запястьем, закрывая ящик кассы после того как сдала сдачу.

Глаза ее двигались вверх вниз, когда она переводила взгляд с покупок на клиента. Я четко это помню потому что вспомнил как подавал заявление в Академию Кахена. То первое письмо и как мама, когда оно пришло, сказала веселым голосом, о, надо же, из школы! И если оно оказалось легче, чем мы думали, никто ничего не сказал, мы разорвали конверт, папа взял меня за плечо, мамины глаза летели вниз по строчкам, она прочла, потом подняла влажные тяжелые глаза и сказала: окей. Окей.