Акулы из стали - [3]

– Вот видишь, – говорил потом командир замполиту – мы же из стратегической части, значит и мыслить надо стра-те-ги-чес-ки. А ты – давайте песню выучим: слабак.

А праздник мы себе ежегодно устраивали летом. Собирались всем экипажем (человек 100 за минусом вахты выходило) и вместе с жёнами, детьми и домашними животными уходили в сопки, где съедали несколько свиней, выпивали множество разнообразного алкоголя и с упоением танцевали, под удивлённые взгляды диких росомах.

Хлеб

Меня тут многие про кормёжку на подводных лодках спрашивают. Про всё в одном посте написать, конечно, сложно и практически невозможно. Например, как я не буду описывать, вы всё равно не поймёте вкус еды, приготовленной на воде двойной дистилляции. Это просто невозможно понять. Когда лодка собирается в поход на два-три месяца, то еду на неё загружают несколько дней (20-30 КАМАЗов, примерно) и распихивают где только можно. особо ценную и скоропортящуюся в специальные холодильные камеры, остальную – где найдут свободное место, то есть везде. Поэтому сегодня я расскажу вам одну историю про хлеб.

Хлеб на подводной лодке – особенный. Его сначала выпекают, потом обезвоживают парами спирта в специальных камерах и упаковывают вакуумом в целлофановые упаковки. Из обычных нарезных батонов и "кирпичиков" чёрного получаются такие деревянные, отдающие спиртом поленца. Перед подачей его пилят, смачивают водой и греют в духовке. Скажу я вам, что такого вкусного хлеба, который в итоге получается, вы не пробовали нигде и никогда. Все ваши французские багеты "прямо из печи" просто нервно курят в сторонке.

Дело было в первой моей автономке. Недели через три, мы как-то начали замечать, что порции хлеба на столах резко уменьшаются. На все гневные вопросы интендант Лёня делал вид, что очень занят и срочно убегал. В итоге вообще однажды на столах мы с удивлением обнаружили полусырае, бесформенные куски теста, гордо выдаваемые камбузными крысами за хлеб собственного приготовления. Естественно, командира попросили разобраться, что за нах твориться.

Мизансцена такова: пол двенадцатого ночи (вообще, конечно, время на подводной лодке вещь довольно относительная, но было именно так). В центральном посту командир за вахтенного офицера (спит в командирском кресле, положив нос в нагрудный карман), командир дивизиона живучести Антоныч (самый старый и опытный офицер на корабле: от матроса до капитана 3 ранга дослужился) за вахтенного механика и Эдуард – командир группы автоматики общекорабельных систем за оператора пульта общекорабельных систем. Всякие там штурмана, связисты и прочие бесполезные люди сидят по рубкам, хер знает чем занимаются и поэтому в действии участия не принимают.

Командир вызывает к себе интенданта Лёню на разборки. Лёня весь такой красивый и с белым полотенцем на руке прибегает со стаканом чая для командира.

– Лёня, – бубнит командир из кармана, – что за хуйня происходит?

– У нас всё нормально, тащ командир, – блестит слезой в голубом глазу Лёня, – работаем по плану.

– По плану, -похрапывает командир, – это хорошо. Где хлеб, Лёня?

– Так эта, тащ командир, он эта, того, в общем-то. Кончился.- выдохнул Лёня.

Командир даже проснулся. Он посмотрел на Лёню маленькими красными глазками (они у всех подводников такие в первый месяц плавания) и тихонечко, почти шёпотом спросил:

– Лёня, ты что дебил?

Лёня даже открыл рот, чтобы что-то ответить, но не успел, так как вынужден был увернуться от брошенного в него стакана с чаем.

– Лёня, – уже …громко говорил командир, – а чем мне двести человек кормить два месяца ещё!? Сиськой твоей!? Да если бы сейчас была война я бы, блять, тебя на кормовом ЭПРОНе расстрелял при первом же всплытии!

– Пропади с глаз моих, нежить, – орал он Лёне в девятнадцатый отсек, через который тот бежал в седьмой на свой камбуз.

– Антоныч, чо ты ржёшь?!

Антоныч, с чувством глубокого уважения, встал по стойке смирно и доложил:

– Сан Сергеич, да они его потеряли просто и найти не могут. Мы с Эдуардом сейчас сменимся и найдём им хлеб.

Эдуард, конечно, удивился: в его планах была потеря сознания, хотя бы на пару часов в своей уютной кроватке, но Эдуард был ещё лейтенантом и в строгом табеле о рангах подводного флота права голоса не имел (хотя и сдал уже к тому времени, первым из своего выпуска, зачёт на допуск к самостоятельному управлению).

После смены с вахты, в начале первого ночи Антоныч с Эдуардом сходили на вечерний чай, выпили сока гуавы (после той автономки сок гуавы и папайи до сих пор не пью), переоделись в лохмотья и пошли играть в глистов. Я, конечно, с тех пор ( а Эдуард – это был я) в таких местах, где мы были в ту ночь и не лазил больше никогда за всю свою насыщенную событиями жизнь.

Хлеб мы, конечно, нашли – Антоныч всегда был прав. Час, примерно, нам на это понадобился. Вызвали бледного интенданта, который уже писал завещание в своей каморке и показали ему два вагона хлеба и батонов, разложенных в разных местах ракетных отсеков. Лёня пытался целовать нас в руки и обещал завалить эскалопами его личного приготовления (обманул, сука, конечно), но я так хотел спать, что уснул на том моменте, когда он начал кланяться (про руки и эскалопы мне потом Антоныч рассказал).