Акула пера в СССР - [17]

Интересно, он неверующий, или дикий кабан и домашняя свинья в чем-то принципиально отличаются друг от друга? В общем, сварив на плитке в небольшом сотейнике, который выполнял роль кофеварки, крепчайший напиток, мы уселись за столом и вот-вот были готовы приступить к кофейной церемонии, как в кухню сунулась русая голова Жени Старикова — нашего фотокора.

— О! — сказал он.

— Садись! — сказали мы.

Женя был парень что надо, это память Геры тут же выдала. И с ним нужно было дружить, если хотелось получить снимки в срок. Он заведовал фотолабораторией.

— У меня есть коржики "дамские пальчики", — сунул Женя руку в свою сумку. — Папа испек.

Он уселся на табурет, налил себе кофе, а мы попробовали коржики.

— Пальчики оближешь, — сказал Даня.

Нам со Стариковым оставалось только закатить глаза — ох и шутник! По коридору строго зацокали каблучки, и мы переглянулись: это совершенно точно была Езерская. Арина Петровна зашла на кухню и воззрилась на нас, нахмурив бровки:

— Доброго утра! Белозор, вернулся? Зайдешь — расскажешь, что принес с задания.

— Ариночка Петровночка! — сказал я. — Садись, кофею выпей. Вот, возьми мою чашку, я еще из нее ни глоточка не сделал. А я нового сварю, и заодно всем расскажу, что за дичь со мной происходила… И мысли в кучку соберу, перед тем как разворот писать.

— Как — разворот? — удивилась ответственный секретарь. — Ты про оленей собрался тысячу строк наваять? Губозакаточную машинку выдать? Только со склада привезли партию…

— Губозакаточную не надо, а вот печатную — это я только за! — вот тут я увидел три пары круглых глаз и понял, что прокололся.

Белозор очень долго привыкал к компьютеру, долбил клавиатуру одним пальцем, и ничего кроме простейших функций Ворда не освоил. Видимо, так же дело обстояло и с машинками. Почерк у Викторовича был каллиграфический, и он наверняка отдавал рукописные статьи наборщице Фаечке. И вдруг — просит печатную машинку!

Насыпая Данин кофе щедрой рукой в сотейник, я вспомнил, про Штирлица, который знал, что лучше всего запоминается последняя фраза, и потому тут же зашел с козырей:

— Мы со Стельмахом поймали банду браконьеров! И Привалов разрешил сделать про это разворот!

Даня поперхнулся кофе, Женёк принялся стучать его по спине, а Арина Петровна вздохнула и покачала головой.

— В общем, мы поехали фотографировать стадо оленей, которое завезли к нам из Беловежской пущи, и наткнулись на какого-то типа, Чорбу — он чуть Стельмаха не пристрелил…

К концу моего рассказа на кухне собралось полредакции. Их недоумение было понятно — Белозор считался парнем нудным, кропотливым, флегматичным. А тут в него будто вселился кто-то — экспрессия так и прет, жесты размашистые, рассказ эмоциональный, в лицах… Когда я закончил, Женёк Стариков зааплодировал:

— Тебе, Гера к нам в Народный театр надо. Ты, оказывается, талант!

— Мне не надо в театр. Мне нужно материал писать, — сказал я и пошел к себе в кабинет.

На столе стоял маленький Ильич и укоризненно на меня хмурился. Действительно — что-то я, кажется, перегнул палку сегодня. Мало ли что они подумают? С другой стороны — у меня была отличная отговорка. Гера только-только приехал из длительной поездки в Москву, потом вот жизнью рисковал… Может, у него в башке что то переклинить или нет? Может, еще как.

Я честно попробовал писать от руки. Но — пользоваться чернильной перьевой ручкой мне раньше не доводилось, да и вместо каллиграфического белозоровского шрифта получались мои родные каракули. Черт его знает, как это работало. А если нужно будет расписаться — я что буду делать? Эта мысль заставила меня полезть за паспортом, и я тут же, на листке бумаги принялся старательно копировать подпись — благо, с этим было проще. Викторович просто писал свою фамилию — практически печатными буквами, и загогулисто ее подчеркивал. В основном я тренировал эту загогулину.

Вдруг дверь в кабинет с грохотом отворилась, и появились аппетитные ягодицы Арины Петровны, затянутые в узкую строгую юбку. И кто сказал, что в СССР одеваться не умели? Явно — было бы желание!

— Гера! Чего сидишь? Помоги! — прошипела девушка, которая пятилась задом, явно удерживая в руках что-то тяжелое.

Я вскочил и кинулся отбирать у нее древнего вида печатную машинку.

— Гордись! — сказала она. — Хотели в музей редакции ставить. Ундервуд! Довоенный еще!

— Ух ты! — сказал я. — Буду осваивать. Арина свет Петровна, проси у меня что хошь, так и знай — я твой должник.

Ответственный секретарь как-то безответственно смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом.

— А что? Ты мне подойдешь… Гляди только не испугайся в последний момент!

— Не испугаюсь. Приказывай — а я слушаюсь и повинуюсь.

Езерская совершенно по-злодейски улыбнулась, и я понял, что месть ее будет страшна и ужасна.

— Мы еще картошку не посадили. Муж на северах, отец в одиночку не может… Нужно навоз по огороду разбросать, потом конь перепашет. Так что суббота у тебя занята, так и знай.

О женщины! Коварство ваше имя! И муж у нее, оказывается, есть! Какого черта Гера про это не вспоминал, и почему это она кольцо не носит? С другой стороны — я что, имел на нее виды? Мутить с коллегой — это моветон, и чревато. А потому — морду кирпичом: