Актриса - [52]
Но мне нравилось наше сообщничество. Он не только позволял мне чувствовать себя умной, он ставил меня выше остальных умников, от которых – это же очевидно – никакой пользы. Не то что от нас…
– Ты только посмотри на себя! – любил он повторять. – Ты способна все тут перевернуть. Ты им еще покажешь…
Не знаю, чего в его словах было больше – похвалы или издевки. Студенткой я была тихой, но наблюдательной. Я думала, что если мне и суждено что-то перевернуть, то исподволь, как растет виноградная лоза, незаметно, десятилетиями, действуя своей разрушительной силой. Но откуда он знал? Откуда он знал, что, если бы мне захотелось заполучить мужчину, я просто пошла бы и взяла его? Он это знал? Хотя я была симпатичной ирландочкой. Он постоянно мне это твердил. Ты симпатичная ирррландочка. Впоследствии мне стало интересно, как много женщин на это повелось. В смысле, сколько симпатичных ирландочек он затащил в постель.
Через четыре года после окончания колледжа я наткнулась на него «У Грогана», на поэтическом вечере. Я была вся из себя взрослая, он мне так и сказал: «Ты только посмотри на себя, вся из себя взрослая», – хотя все, что я чувствовала, была окаменевшая печаль. От него не укрылся мой новый цинизм, который он обернул против меня же; мы завели нудный спор и через три паба добрались до его кухни в Ранелахе. Последнее приглашение тоже добавило мне ощущения взрослости. За все время знакомства я никогда не бывала у него в гостях. И нельзя сказать, что я не понимала, к чему все идет.
Даггана всегда было слишком много – на протяжении слишком многих лет. Он чем-то необъяснимо раздражал. Но, как меня ни подмывало во всем ему противоречить или даже попросить его заткнуться, это желание пропало, стоило нам раздеться и коснуться друг друга. У Даггана было пузо, а руки, очень белые и волосатые, казались тонкими по сравнению с телом. Теперь таких нет, во всяком случае, их стало меньше, – мужчин с пивным животом, выглядящих крепкими и в расцвете сил. Тем не менее, мне было странно видеть его эрекцию. Насколько помню, я удивилась, что у него все работает как надо, в его-то возрасте (позже я высчитала, что ему был пятьдесят один).
Итак, была я со своим высокомерием молодости. И был Дагган, лежавший на своей проблемной спине. Я сверху, гибкая и готовая к разочарованию. Он ничем не напоминал Даггана с его вечными рассказами о всяких тайных непотребствах, бывших лесбиянках, будущих священниках и помешательстве Джонатана Свифта на дерьме. Он вел себя поразительно сдержанно. Секс с телом Даггана был сексом с наименее интересной ипостасью мужчины, и, полагаю, в этом и заключалась моя месть.
Потом я лежала в его объятиях, прикидывая, как бы удрать, но меня удерживало тепло в его голосе, гудящем среди хрящей в его груди, неожиданное ощущение от его пальцев на моей голове, перебирающих жесткие пряди.
Мы лежали в постели в маленьком домике на Рагби-роуд, который его жена покинула за несколько лет до этого. О чистоте с тех пор было прочно забыто. Казалось, в простынях кто-то завелся, и я отодвинула их подальше, заодно показав изящные очертания своего тела, изгиб бедер и талии. Дагган признался, что в детстве год провел в туберкулезной клинике. И объяснил, что бывает в таких учреждениях с детьми, которые мочат постель. Он вдруг взвизгнул: «Сестра Маргарет! Сестра Маргарет!» Как мне хотелось поделиться с кем-нибудь этой историей. Рассказать, что Дагган через пять минут после того, как кончил, пожаловался, что писался в постели.
В той клинике он провел целый год, и его никто не навещал. Ни одна живая душа не приехала из Монахана проверить, жив ли он вообще – ни мать, ни отец, ни местный священник. Ему тогда было восемь лет. На следующий день меня охватили тоска и сожаление. Словно, переспав с ним, я еще больше ему навредила. Это накатило внезапно, как в те дни со мной случалось часто, боже мой, думала я, туберкулезная клиника, какой кошмар для ребенка! То чувство было одной из маленьких темных дыр, которые открываются перед тобой по утрам и в которые проваливается вся католическая Ирландия.
Но в тот момент, на несвежих простынях в Ранелахе, мне это представлялось чуть ли не уморительным. Профессор Найл Дагган, хлопнувший дверью на ужине с Фрэнком Кермоудом и отказавшийся переспать с первой женой Пинтера, рассказывает, как писался в постели.
Сестра Маргарет! Он опять! Сестра Маргарет!
Однажды погожим вечером 1974 года я шла домой по Меррион-сквер и услышала звук, словно что-то упало. Удар был несильным, звук шел издали, а за ним последовал громкий треск.
– Слышали? – я, как к давнему знакомому, обратилась к прохожему.
