Актеры - [5]
В те годы драматический театр в Киеве держал крупнейший антрепренер Н. Н. Соловцов. Он и сам был прекрасным актером и состав труппы у него был блестящий — первоклассный ансамбль актеров и актрис. У него были такие актеры, как Неделин — одаренный и многогранный артист, Шувалов — знаменитый исполнитель Иоанна Грозного, Гамлета и короля Лира и талантливый тонкий актер Рощин-Инсаров. Я восхищался игрой Рощина, восхищался им самим. Поэтому для меня было большим ударом, когда однажды я узнал, что Рощин-Инсаров убит. Да, этот большой и обаятельный актер был убит художником Масловым, приревновавшим Рощина-Инсарова к своей жене. Убийство было трусливым и подлым. Убийца подкрался к Рощину, когда тот умывался, и выстрелил ему в затылок. Убийца остался безнаказанным. Так нелепо погиб актер огромного таланта. Дело это вскрывает обстановку царского режима тех лет, режима произвола и насилия. Однако похороны Рощина показали, на чьей стороне было общественное мнение города: за гробом этого блестящего актера шла огромная толпа. Народ его провожал в последний путь торжественно и пышно. Его и мертвого, как когда-то живого, засыпали цветами, и мертвому подносили венки. Но это были траурные венки…
В разные сезоны в труппе Соловцова (а после его смерти в труппе Дуван-Торцова) работали такие актеры, как Горев — знаменитый исполнитель роли «старого барина», замечательная актриса Велизарий, Пасхалова, Степанов-Ашкинази, большого дарования актриса М. И. Морская, Богданов — прекрасный Чичиков и городничий, старая чудесная актриса Зверева, восходящая звезда Мещерская, талантливый Борисов, Глебов, Писарев и Юренева, только-только начинавшая блистать своим талантом; Болотина, известный в провинции герой-любовник Орлов-Чужбинин и Николай Чужбинин — прекрасный простак и совсем молодой тогда, начинающий Степан Кузнецов и юный Горелов, с ума сводивший киевскую публику своим исполнением ролей Орленка и Лорензачио.
Я. В. Орлов-Чужбинин.
В киевскую оперу приезжали на гастроли тогда уже прогремевший Федор Шаляпин, совсем еще молодой Собинов, Медэя Фигнер и ее муж Фигнер, который во всех операх играл со своей черной бородкой и усами, не желая их сбривать.
В киевской опере я слышал Батистини и Карузо. В украинском театре на мою долю выпало счастье видеть таких корифеев, как Зеньковецкая, Саксаганский, Садовский, Карпенко-Карий — все это блестящие актеры-художники. Что это были за спектакли и как их украинский народ любил и восторгался ими! За билетами на гастрольные спектакли студенчество и молодежь простаивала в очереди дни и ночи. В сильные морозы студенты, чтобы не замерзнуть, вынуждены были раскладывать костры на площади оперного театра. Молодежь пела песни и терпеливо ждала открытия кассы.
В драматический театр Соловцова приезжали в разные времена года на гастроли В. Н. Давыдов и К. В. Варламов, М. Г. Савина, Г. Н. Федотова.
В начале 1904 года я написал первую свою пьесу в 2-х картинах — «Сказка жизни» (драматический этюд). Пьеску я прочел своим товарищам по студии. Она произвела на них очень хорошее впечатление.
И вот один из слушателей, мой друг Николай, заявил, что он мне устроит бесплатную поездку в Москву, чтобы там прослушали мою пьесу, а до отъезда он меня познакомит с поэтом Скитальцем-Петровым, входившим тогда в моду поэтом-гусляром, который читал свои стихи под собственный аккомпанемент гуслей.
Со Скитальцем я познакомился в квартире моего товарища Николая. Скиталец был одет в черную толстовку, блузу с кушаком, в высокие сапоги. Он носил пенсне. У него были длинные, спадавшие на лоб, волосы. Голос у него — приятный бас. Поэт был очень прост в обращении.
Скиталец тут же прочел мой этюд, похвалил его и пообещал показать Алексею Максимовичу Горькому, который был в то время в Москве.
Скиталец попрощался с нами и ушел, а через неделю я и Николай были в Москве. Горький просил к нему зайти через несколько дней. Я, конечно, был полон ожидания и волнения.
Пришли мы с товарищем к Алексею Максимовичу в час дня в гостиницу «Метрополь». Алексей Максимович встретил нас очень ласково и сердечно, тут же был Скиталец, который, видимо, Горькому все рассказал. Горький дружески поздоровался со мной и Николаем. У него блестели глаза и были такие горячие руки, как будто его температурило, он часто покашливал. Голос у него громкий, гудящий, лицо немного воспалено, длинные волосы упрямо разлетались во все стороны и спадали на небольшой лоб, на котором, несмотря на молодость, уже были глубокие морщины, волосы немного серебрились. Сколько было обаяния в этом лице и во всем его облике, большой, внутренней красоты! Он был в высоких сапогах, темной блузе с поясом, как и Скиталец.
Алексей Максимович, продолжая начатый разговор о моем драматическом этюде «Сказка жизни», советовал мне не бросать пера, хотя и сомневался, чтоб удалось его напечатать. Провожая нас по лестнице до самых дверей, повторял: «Пишите! Пишите!..»
Мы попрощались с Горьким и Скитальцем и ушли окрыленные. А через два месяца пришло сообщение из царской цензуры, что драматический этюд в двух действиях «Сказка жизни» к представлению не разрешается. А. М. Горький был прав: он хорошо знал царскую цензуру, испытав ее на себе.
