Акционерное общество женщин - [13]

Но мысли в голову Кысе не лезть не могли. На узкой полоске пляжа, прилепившегося к скале, она по полной использовала каждый час пребывания Алены в замкнутом пространстве, где отвертеться от обсуждения жизни Кысы было невозможно.

– Климакс начинается. Нервы, а главное, несмотря на все усилия моих бесконечных косметологов, лицо стареет, морщины вылезают, кожа сухая. Может, мне пластическую операцию сделать?

– На фига? Ради Кости? Этим ты его не вернешь.

– Да и возвращать нечего, чужие огрызки. Но, может, я снова оживу? Климакс – это как приговор. Никто об этом не говорит, ни в одном романе не описано, что женщина ощущает климакс как черту, подведенную под ее бабьим веком. У тебя-то климакса еще нет?

– Тьфу-тьфу, нет пока.

– Вот видишь: «тьфу-тьфу», значит, тоже считаешь, что это пипец.

– Никакой не пипец, а «тьфу-тьфу» – ну… просто… чего в нем хорошего? Когда придет, тогда и придет, а пока не пришел, то и хорошо.

– А почему хорошо?

– Приливы, например. А вдруг я растолстею, вот ужас-то будет? Но ты-то все худеешь, кстати, уже чересчур, одни кости остались.

– Маленькая, ссохшаяся старушка…

– Не мели ерунды. Фигурка девичья! Официант, который вино приносил, тебя с ног до головы оглядел.

– Это у него профессиональное. Ты не поймешь, Алена, пока сама этого не переживешь. Внутри ощущение, что пипец. Даже как-то теряешь право от Кости чего-либо требовать. Двадцать семь лет… Жена свой срок отработала, он завел себе шалаву. Большинство нашего круга именно так себе все и объясняет. Ясен перец, Костина жена в тираж вышла, нужна замена.

– Ну а пластическая операция тут при чем?

– Чтобы выглядеть на тридцать семь. Чтобы все думали: «Жена у него – молодая, красивая, умная, а этот идиот ее на форточницу променял».

– Качественная пластика еще никому не помешала. Если тебе это придаст уверенности и ощущение, что ты – царица мира, то почему бы и нет? Но ты и так, моя дорогая, – царица мира, и главное, что мы обе в этом не сомневаемся. Только не худей больше.

Прошел год, и Кыса показала всем, а главное, самой себе, что она если и не царица, то точно женщина незаурядная и сама объяснит миру, кем в этой ситуации надо восхищаться, а кого можно лишь пожалеть. Сделав-таки пластическую операцию, крайне аккуратную, от чего она приобрела посвежевший, отдохнувший вид, Кыса поверила, что климакс – это еще не приговор: мужчины заглядывались на нее так, что только шеи себе не сворачивали.

Уверовав, что любое ее публичное появление ничего, кроме восторга, вызвать не может, Кыса на огромном корпоративе произнесла речь о том, как нелегка ее жизнь. Она – как и все собравшиеся – знает, что у Кости две семьи!.. Она любит и всегда будет любить Костю, поэтому готова делить его с этой второй семьей, без которой тот не может жить. Она гордится тем, что у Кости есть вторая семья – его работа.

Это было сильно.

Затем Кыса совершила второй подвиг и не устроила скандал Алене. Хотя было искушение потребовать от подруги, чтобы суки Насти в ее глянце не было. Но Кыса нашла в себе силы и не потребовала.

Костя же на глазах всей честно́й публики ковал из бывшей форточницы светскую львицу, и та – то в Cartier и вечерних платьях Alaia, то в шортах Chloe с ботильонами сидела, лежала и даже висела на страницах журналов. Кыса признала право Алены не отказываться от немереных денег, которые Костя платил за этот глянцевый отстой.

Третий же подвиг Кысы был столь велик, что истеблишмент его даже как-то и не понял. Когда шалавная девка родила-таки от Кости ребенка, а тот построил матери-одиночке пентхаус, Кыса время от времени оставалась нянькаться с ребенком, пока Костя с Настей колесили по международным форумам, говоря всем, что она уже навидалась этого счастья и не ее это дело таскаться по дешевым тусовкам. Теперь при Косте есть дура, которая от этой дешевки тащится. А Костя – родной, поэтому и ребенок – родной.

Истеблишмент решил, что у Кысы поехала крыша, но у Кысы был свой расчет. На Косте она уже внутренне поставила крест: что от него при ней осталось, уже никуда не денется, а с такими деньгами она всегда останется по крайней мере свободной. Месть? За что и кому мстить? Жизни, что не столь добра к женщинам, перешедшим ту невидимую грань, что удерживает при тебе мужчин, принадлежащих по праву? Косте? Бессмысленно и ей самой ничего не даст. Насте? А той, несмотря на ее двадцать семь, жизнь уже сама, похоже, отомстила. Все дело в том, что… Но об этом шепотом…

Костя, похоже, бросил и Настю. Не то чтобы бросил, он вообще никого не бросал, такой уж был человек. Но в Каннах семнадцатилетняя фотомодель, маша или даша, совершенно не стесняясь присутствия увядающей Насти, тут же взяла доверчивого Костю в оборот. А тело семнадцатилетней гимнастки, ныне фотомодели, по сравнению с уже родившей Настей…

Кыса, правда, слегка побаивалась, что, не дай бог, пойдут лолиты, а это уже уголовно наказуемо. Зато ее собственное психическое спокойствие, в отличие от Настиного, полностью восстановилось. Открыв то ли пиар-студию, то ли арт-мастерскую, устраивала выставки художников, бралась за оформление художественных альбомов для издательств, готовила постановки для престижных фестивалей, все замышляя сделать собственную передачу на телевидении. Дохода это не приносило, да и работала Кыса лишь под настроение или когда вдруг загоралась очередной идеей.