Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы - [130]
Уж куда скверней! Если по существу Вакар и был, вероятно, совершенно прав, то описанные сцены всё равно ужасны. Ведь было Рождество, в конце концов, и хотя бы отдавая дань всеобщей духовной традиции можно было бы не топтать так страшно и без того затоптанную уже безмолвную и беззащитную Ахматову. Или, по крайней мере, не топтать публично, при всех домашних, собравшихся за праздничным столом! Возможно, причины такой хамской бесчувственности Вакара следует искать в «политике», о которой даже больше обычного говорилось в эти дни на Кругло университетской и которая (политика), действительно, всю вторую половину года являла для прекраснодушно-либеральной части российского общества одни горькие разочарования.
Летом, в начале июля, была насильственно распущена Первая Дума, успевшая вдогонку призвать «граждан всей России» до нового «созыва народного представительства не давать ни копейки в казну, ни одного солдата в армию»[304]. У власти встал бывший саратовский губернатор Пётр Аркадьевич Столыпин, о котором говорили разное, но все сходились, что этот «церемониться не будет». Все помнили, как едва появившись под сводами мятежной Думы, он, гипнотизируя зал пронзительным взглядом, сказал с трибуны, как отрезал:
– Власть не может считаться целью. Власть – это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка; поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластие, нельзя не считать опасным безвластие правительства. Не нужно забывать, что бездействие власти ведёт к анархии, что правительство не есть аппарат бессилия и искательства. Правительство – аппарат власти, опирающейся на законы… Я предвижу возражения, что существующие законы настолько несовершенны, что всякое их применение может вызвать только ропот. Мне рисуется волшебный круг, из которого выход, по-моему, такой: применять существующие законы до создания новых, ограждая всеми способами и по мере сил права и интересы отдельных лиц. Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружьё; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружьё. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым…
Начинались репрессии. Да и как иначе возможно было разрешить общественное противостояние, достигшее, кажется, наивысшего ожесточения! Столыпин принимал петербургские дела, когда под ударами революционеров-террористов и красных погромщиков пали уже 8 губернаторов, генерал-губернаторов и градоначальников, 21 полицмейстер и уездный начальник, 4 военных генерала, 8 жандармских офицеров, 79 приставов, 57 урядников. А среди городовых, околоточных надзирателей и стражников счёт шёл вовсе на многие сотни – там кого-то убивали каждый день. В ответ нарастал террор монархический, «чёрный». В Киеве боевики «Союза русского народа» появились даже в университетских аудиториях, вооружённые до зубов, поблёскивая никелированными кастетами, с браунингами и дубинками, налитыми свинцом. Смута прошлась и по семье Виктора Модестовича Вакара – в самые рождественские дни завершалось длительное до изнурения дело сына Владимира, обвинённого в газетных призывах к ниспровержению строя. Завершалось нехорошо: сыну грозила тюрьма[305].
И всё равно, поведение Виктора Модестовича Вакара было недопустимым и в какой-то мере убийственным! Многократное публичное величание проституткой Ахматова осмысляла затем все новогодние дни. В середине января она вдруг принялась бомбардировать письмами фон Штейна, умоляя и заклиная прислать ей фотокарточку Кутузова – до раздирающе-истошного униженного вопля: «Разве так трудно прислать мне карточку и несколько слов. Я так устала ждать! Ведь я жду ни больше, ни меньше как пять месяцев. Серёжа! Пришлите мне карточку Г.-К. Прошу Вас в последний раз, больше, честное слово, не буду.»
Ответом было молчание. Тогда свет для неё сошёлся клином.
Взяла и располосовала себе накрест вены на левой руке.
– Кухонным, грязным ножом, чтоб заражение крови… – сдержанно поясняла она много лет спустя. – Мне шестнадцать лет было… У нас у всех в гимназии – у всех, решительно – было… Я думала, что это привилегия моего времени, и теперь не случается.
Вены перетянули, дело замяли. Можно было жить дальше, осваиваясь с перспективами то ли бесприданницы-содержанки, то ли обычной проститутки, живущей «от себя». Дядюшка-то, что говорить, был прав… Окончательно поваленная, с трудом соображая от потери крови, она, откликаясь на мелькнувшую откуда-то стремительную мысль, вдруг принялась вспоминать, что-то, что даже и сейчас позарез требовалось вспомнить. Так уж ведь заведено: победить – это как получится, но нельзя позволить одержать победу над собой!
Когда валят лицом в самую грязь: гордость одна несусветная, русская, поднимает, даже и «через не хочу».
…И вспомнила!
Постоянно повторяя чудесно воскрешённый памятью парижский адрес, она неловко устроилась за письменным столом, прилаживая горящую под повязками руку. Потом в недоумении застыла с занесённым пером: что, собственно, писать? Потом написала просто: у меня всё хорошо! Совсем бодро, как под знакомую диктовку, вывела на конверте нужные строки и, не тревожа никого в доме, кое-как, морщась от боли, оделась. По улице шла с рукой-плетью, удерживая головокружение (это было главным). В другой руке – конверт.
Незадолго до смерти Николай Гумилев писал: «Я часто думаю о старости своей, / О мудрости и о покое…» Поэт был убит в возрасте 35 лет…Историки до сих пор спорят о подлинных причинах и обстоятельствах его гибели — участвовал ли он в «контрреволюционном заговоре», существовал ли этот заговор вообще или просто «есть была слишком густой, и Гумилев не мог в нее не попасть». Несомненно одно — он встретил смерть настолько мужественно и достойно, что его смелостью восхищались даже палачи: «Этот ваш Гумилев… Нам, большевикам, это смешно.
Творчество великого русского писателя и мыслителя Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1941) является яркой страницей в мировой культуре XX столетия. В советский период его книги были недоступны для отечественного читателя. «Возвращение» Мережковского на родину совпало с драматическими процессами новейшей российской истории, понять сущность которых помогают произведения писателя, обладавшего удивительным даром исторического провидения. Книга Ю. В. Зобнина восстанавливает историю этой необыкновенной жизни по многочисленным документальным и художественным свидетельствам, противопоставляя многочисленным мифам, возникшим вокруг фигуры писателя, историческую фактологию.
К 130-летию Николая Гумилева. Творческая биография Поэта с большой буквы, одного из величайших творцов Серебряного века, чье место в Пантеоне русской словесности рядом с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым, Блоком, Ахматовой.«Словом останавливали Солнце, / Словом разрушали города…» – писал Гумилев в своем программном стихотворении. И всю жизнь доказывал свои слова Делом.Русский «конкистадор», бесстрашный путешественник, первопроходец, офицер-фронтовик, Георгиевский кавалер, приговоренный к расстрелу за участие в антибольшевистском заговоре и не дрогнувший перед лицом смерти, – Николай Гумилев стал мучеником Русской Правды, легендой Русской Словесности, иконой Русской Поэзии.Эта книга – полное жизнеописание гениального поэта, лучшую эпитафию которому оставил Владимир Набоков:«Гордо и ясно ты умер – умер, как Муза учила.Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящемМедном Петре и о диких ветрах африканских – Пушкин».
«По удивительной формуле, найденной Рудневым, „Варяг“ не победил сам, но и „не дал японцам одержать победу“.».
Долгое время его имя находилось под тотальным запретом. Даже за хранение его портрета можно было попасть в лагеря. Почему именно Гумилев занял уже через несколько лет после своей трагической гибели столь исключительное место в культурной жизни России? Что же там, в гумилевских стихах, есть такое, что прямо-таки сводит с ума поколение за поколением его читателей, заставляя одних каленым железом выжигать все, связанное с именем поэта, а других — с исповедальным энтузиазмом хранить его наследие, как хранят величайшее достояние, святыню? Может быть, секрет в том, что, по словам А. И.
Вопреки всем переворотам XX века, русская духовная традиция существовала в отечественной культуре на всем протяжении этого трагического столетия и продолжает существовать до сих пор. Более того, именно эта традиция определяла во многом ключевые смыслы творческого процесса как в СССР, так и русском Зарубежье. Несмотря на репрессии после 1917 года, вопреки инославной и иноязычной культуре в странах рассеяния, в отличие от атеизма постмодернистской цивилизации начала XXI века, – те или иные формы православной духовной энергетики неизменно служили источником художественного вдохновения многих крупнейших русских писателей, композиторов, живописцев, режиссеров театра и кино.
Королева огромной империи, сравнимой лишь с античным Римом, бабушка всей Европы, правительница, при которой произошла индустриальная революция, была чувственной женщиной, любившей красивых мужчин, военных в форме, шотландцев в килтах и индийцев в тюрбанах. Лучшая плясунья королевства, она обожала балы, которые заканчивались лишь с рассветом, разбавляла чай виски и учила итальянский язык на уроках бельканто Высокородным лордам она предпочитала своих слуг, простых и добрых. Народ звал ее «королевой-республиканкой» Полюбив цветы и яркие краски Средиземноморья, она ввела в моду отдых на Лазурном Берегу.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга о человеке, который оказался сильнее обстоятельств. Ни публичная ссора с президентом Путиным, ни последовавшие репрессии – массовые аресты сотрудников его компании, отъем бизнеса, сперва восьмилетний, а потом и 14-летний срок, – ничто не сломило Михаила Ходорковского. Хотел он этого или нет, но для многих в стране и в мире экс-глава ЮКОСа стал символом стойкости и мужества.Что за человек Ходорковский? Как изменила его тюрьма? Как ему удается не делать вещей, за которые потом будет стыдно смотреть в глаза детям? Автор книги, журналистка, несколько лет занимающаяся «делом ЮКОСа», а также освещавшая ход судебного процесса по делу Ходорковского, предлагает ответы, основанные на эксклюзивном фактическом материале.Для широкого круга читателей.Сведения, изложенные в книге, могут быть художественной реконструкцией или мнением автора.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
