Ах, эта черная луна! - [11]

Она потянулась к сумке, где лежали часы, но сумки на месте не оказалось.

— И сумки нет, — сказала София растерянно.

— Сейчас все будет на месте, — обещала цыганская королева и крикнула так, что дрогнула тяжелая занавесь.

Тут же появились цыганята и с ними грязные и счастливые Адина и Чок.

— А сумка? — спросила София.

Цыганка свела брови и зашипела. Место опустело, только Адина и Чок стояли, растопырив пальцы. А через минуту сумка оказалась рядом с Софией. Она была пуста. На сей раз цыганская королева только взглянула грозно. Цыганята опять забегали. Они прибегали, бросали вещи в сумку и снова убегали. Вскоре сумка была полна и кое-какие вещи валялись рядом с ней. Мали увидала среди них свою парижскую пудреницу и потянулась за ней.

— Эту вещь не продавай, — сказала цыганка. — Пусть останется талисман. Тут в сумке много вещей на продажу. Осторожно только. Захочешь продать, поезжай в другой город.

Мали хотела сказать Софии, чтобы та разобрала вещи и взяла только то, что ей принадлежит, но та уже скрылась за занавесом, даже не попрощавшись как следует.

— Простите мою подругу, — извинилась Мали перед цыганской королевой, — я верну вам все, чего в сумке не было.

— Это будет мне обидно, — отозвалась цыганка. — А часы я твоей подруге не верну. Они мне нравятся.

Цыганка вытащила из-за пазухи серебряную луковицу с обсыпанным мелкими бриллиантами вензелем и с любопытством посмотрела на циферблат. Часы принадлежали некогда Теодору Штубу, отцу Софии. Мали поклонилась и вышла. Занавес оставался приподнятым еще несколько секунд, а затем опустился.

Назавтра они пошли на пустырь за часами. София готова была отдать за них серьги с изумрудами. Но на пустыре не оказалось ни занавеса, ни цыган. София заплакала.

— Как ты думаешь, — спросила ее Мали, — евреи бросили бы своих товарищей на волю судьбы в этом погребе?

— Евреи не цыгане! — зло отрезала София. — У них есть сантименты.

— Не знаю, не знаю, — вздохнула Мали, — компаньон моего деда, бежавший с кассой, был как раз нашей породы.

— Поищи в голове мои часы! — велела София зло.

— Боюсь, что опять найду курицу, — не согласилась Мали.

— Тогда поищи мне телячью отбивную на косточке и салат нисуаз.

— Хорошо, — вздохнула Мали и напряглась.

Из калитки третьего дома слева вышел барашек.

— Боже мой! — всплеснула руками София. — Что мы будем с ним делать?

— Ничего, — грустно заметила Мали. — Лучше подумай, что мы будем делать с моей головной болью. Сколько раз я тебе говорила, что от этих упражнений у меня начинает болеть голова!

София виновато понурилась.

— Я не всерьез, — прошептала она. — К тому же я не просила баранью отбивную.

— А где я возьму тебе тут теленка?! — совсем уж разозлилась Мали. — Думать надо, что ты просишь! Кстати, хочешь ли ты сейчас, чтобы тебя принимали за цыганку?

— Ни за что, — мотнула головой София, — лучше умереть испанкой!

4. Большая интрига

Здешний мир оказался устроенным так, что искать в нем почетное место было и невыгодно, и опасно. Юцер заведовал хозяйством небольшого предприятия, делающего резиновые покрышки, и вполне преуспевал в своем деле. Покрышки выпускались по плану и даже сверх плана. Нужные для производства материалы всегда оказывались в наличии, поставщики получали то, что надеялись получить, бухгалтерские записи велись тщательно и разумно. Вела их София, хорошо знавшая русский язык. В общем, Юцеру не на что было жаловаться, и у его начальства не было причин жаловаться на него. Юцер не лез в то, что его не касалось, не старался выслужиться, был отменно вежлив даже с последним вахтером и научился пить ужасный местный алкоголь. Этому умению помогала Мали, которой были открыты не только тайны выведения вшей. Мали научилась делать из местных трав терпкую и горькую настойку, несколько капель которой в стакане воды, принятые перед выпивкой, оставляли голову трезвой.

Так бы все и шло, если бы не Капа. При мысли о ней Юцер готов был вообразить себя лилльским палачом.

Деревянный помост, уже испачканный кровью. Ее привозят в железной клетке, растрепанную, бледную, едва шевелящую потрескавшимися губами. Дамы в первом ряду утыкают носы в надушенные платки, потому что от арестантки за версту несет прокисшим потом. Ее плоское лицо отечно, приплюснутый нос производит пузыри соплей при каждом всхлипе…

Юцер ощутил тошноту и немедленно открыл глаза. Капа обычно выглядела именно так, как он ее себе представил. Правда, эшафот был уготовлен не ей, а Юцеру. Капа сама и была этим эшафотом.

И до того Юцеру приходилось дарить ласки женщинам, оставлявшим его равнодушным, но делал он это по собственному выбору. А мерзкая, бесцветная, толстая, потная, глупая, горячая Капа с желанием Юцера не собиралась считаться изначально. Она была женой главы местного управления НКВД, товарища Осипа Сталя, а Юцер был западником и почти что перемещенным лицом. Капа имела право выбора, и Юцер не мог, не смел отказаться.

Единственным утешением во всей этой истории Юцеру служило то, что Капа боялась своего законного повелителя таким животным страхом, что ни о каких открытых притязаниях с ее стороны речи и быть не могло. Капа не приказала Юцеру удовлетворить ее избыточную женскую страсть, она ушептала его в узких проходах между колоннами покрышек. В этом зловонном шепоте, сдобренном запахом ужасных духов, которыми Капа несколько раз на день протирала зубы, Юцер слышал только одно: «Иначе я расскажу о тебе Осипу такое…»