Агния Барто - [35]

Подобная оценка этой острой и меткой сатиры объяснялась полным игнорированием сообразительности и сметки наших юных читателей, их чувства юмора, их воображения, их способности к сотворчеству, к тому, чтобы включиться в игру, которую затевает с ними автор. Критики сатиры А. Барто не учитывали характера тех недомолвок и пробелов, которые поэтесса оставляет в своих стихах с целью пробудить активность у читателя, заставить его самого додумать то, о чем говорит художник.

Когда автор восклицает:

Вот какая Любочка

Во всей своей красе...—

то кто же из юных читателей не поймет, что здесь о «красе» сказано исключительно в ироническом смысле, и едва ли остро сатирическое изображение Любочки может соблазнить кого-нибудь на повторение ее неприглядных поступков, а ведь именно такой «соблазн» и усматривали иные критики в этих стихах А. Барто.

Не так давно сатира вообще была у нас крайне запущенным и отсталым жанром, и даже довольно робкие — на наш сегодняшний взгляд — сатирические образы нередко встречали ожесточенную критику («Так в жизни не бывает!»). Сатира же в области детской литературы, в которой резко и решительно критиковались недостатки в школьной и пионерской жизни, да и весьма чувствительно задевались иные взрослые (если они оказывались плохими воспитателями и педагогами), представлялась чем-то совершенно необычным и даже рискованным. Не мудрено, что остро сатирические произведения А. Барто подчас подвергались незаслуженным нападкам. Но поэтесса, несмотря на эти попреки и обвинения, основательно и решительно обнаруживала и изображала все то, что мешало воспитанию детей, смело раскрывала трудности и противоречия их роста.

Тем, кто остерегался в свое время сатиры (и даже отвергал самую ее возможность в детской литературе), А. Барто и возражала в той же статье «О поэзии для детей»: «Подчас поэт, опасаясь, что читатель не поймет шутливой интонации, подпирает чуть не каждое смешное слово непосильным грузом объяснений. Мне кажется, надо больше доверять читателю. Верьте в то, что у него есть чувство юмора...» И следует подчеркнуть, что жизнеспособность, долголетие и действенность многих остро сатирических стихов самой А. Барто свидетельствуют о справедливости этих слов, о том, что доверие к юному читателю, к его чувству юмора, так же как и к другим его чувствам и способностям, является одной из тех прочных основ, которые способствуют появлению подлинно значительных, глубоких и новаторских произведений детской литературы, к каким и относятся многие стихи А. Барто.

Сейчас нет смысла подробно оспаривать эти обвинения (едва ли и сами авторы подобных статей поддержали бы их теперь), но о них нужно было напомнить, дабы читателям стало яснее, что путь сатирика, избранный в свое время поэтессой, да еще сатирика, обращающегося к детской аудитории, являлся совсем не таким простым и гладким, как это может показаться теперь; он требовал от художника немалой выдержки, гражданской зрелости, отличного знания самого «предмета» сатиры,— и следует подчеркнуть, что А. Барто, как свидетельствует ее творчество, полностью обладала всеми этими качествами, благодаря чему ее сатирические произведения, даже и написанные в давние годы, живут и поныне.

Да, ее сатира подчас весьма колка, остра, болезненна — не дай бог попасть ей на язык: пощады не жди! Как видим, эта едкая сатира кое-кого сперва даже испугала — не искажает ли она облик наших детей (впрочем, не только детей, но и иных взрослых), не заключается ли в ней нечто предосудительное, доля самого настоящего яда. Но если здесь и заключается яд, отвечала поэтесса в своих позднейших стихах, то скорее всего тот «пчелиный яд» (так называется одно из ее стихотворений), которого только поначалу, не зная его целительных свойств и качеств, можно бояться. А на самом деле он весьма благотворен! Вот почему

Доктора теперь велят,

Чтоб больных кусали,

И с пчелиным ядом

Сестры ходят на дом...

Теперь даже тот, кто еще так недавно боялся пчелиных укусов, настойчиво требует:

Пчел боюсь я как огня,

Но на всякий случай

Пусть ужалят и меня,

Так, пожалуй, лучше!

И многие сатирические стихи А. Барто подобны этому «пчелиному яду», который на самом деле оказывается целительным даже для тех, кто сначала не испытывал от него ничего, кроме боли.

А. Барто может писать — и зачастую пишет — о самых обычных делах и вопросах детской, школьной или пионерской жизни, таких злободневных, что кажется порой, она и не претендует на нечто большее, чем безотлагательный ответ на эту злободневность. Но вот проходят многие годы, и мы, перечитывая ее стихи, видим, что они и поныне не утратили своей действенности, своего значения, своего живого звучания, так же захватывают свою аудиторию, как и в дни появления в свет. Это свидетельствует о том, что поэтесса, решая какую-нибудь сугубо актуальную, злободневную задачу, вместе с тем не упускает из виду и некоей «сверхзадачи», не вмещающейся в рамки одной лишь злободневности и далеко выходящей за ее пределы, связанной с тем будущим, которое А. Барто стремится открыть и утвердить перед каждым своим читателем. Вот почему и самые злободневные по своей теме ее стихотворения оказываются «долговременными», а не исчерпываются тем, что дает нам и требует от нас «бегущий день».