Агнесса - [50]

Миронов с Блюхером был давно знаком. Я видела Блюхера вблизи. Сильное лицо, широкие челюсти, жесткие усы, седоватые волосы. Мы с ним и его третьей женой встретились как-то в театре. (Он женился три раза, в третий раз на молоденькой комсомолке, дочери известного тогда машиниста Кривоноса — хорошенькой, розовенькой, серьезной.) Миронов с Блюхером был на «ты», но тот жену свою не представил. А может быть, она просто была его любовницей?

С тех пор прошло несколько лет. Теперь Блюхера арестовали, но никакого суда над ним не было. Говорили, что его страшно мучали на допросах, вырвали ему глаз, что Ежов застрелил его в своем кабинете.

Когда Блюхер вошел, Ежов будто бы крикнул злорадно:

— Что, не удалось удрать в Японию на самолете брата? Ах ты шпионская морда, японский шпион!

А Блюхер ему в ответ:

— А ты кто? Откуда ты такой взялся?

Ежов, который уже занесся так высоко, воображал, наверное, что вершит судьбы всех и вся, выстрелил в него, говорят, в упор — и насмерть.

Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина.

Но… еще за два-три года до того появилась статья о большевиках Закавказья, воспевающая заслуги Сталина. Подписана была именем, которое тогда в Москве еще никто не знал: «Л. Берия» (мы-то знали!).

Теперь это имя попадалось все чаще. Мироша сказал, что Сталин вызвал Берию с Кавказа и сделал его заместителем Ежова.

И стало происходить что-то странное. Ежов сидит у себя в кабинете, а все сотрудники, вот уж действительно крысы с тонущего корабля, его избегают, как зачумленного, никто к нему с докладом не идет, все дела несут его заместителю — Берии. Ежов еще занимает пост, он еще формально во главе и сидит в кабинете наркома, но все уже от него отхлынули.

Затем его назначили наркомом речного транспорта. Он, ничтожество, не мог понять, куда, как растерялась его власть, не мог примириться, сходил с ума, психовал… В Наркомате речного транспорта его тоже все чурались, избегали. Потом его и оттуда сняли. Впоследствии он был расстрелян, но не сразу.

В Наркоминделе шли аресты. Они бывали и прежде, но не такие. Пока Фриновский был в НКВД, Мироша чувствовал себя защищенным. Но Фриновский стал наркомом Военно-Морского Флота. Начали снимать ежовцев, как прежде снимали ягодинцев… Арест следовал за арестом. Сегодня Миронов работает с подчиненным, а завтра приходит — того уж нет. Арестован!

А послы! Сколько их тогда перехватали! В эти дни Мироша стал повторять, как навязчивую идею: «Нет, я ничего не понимаю! Я ничего не понимаю!»

Я уже говорила, что у нас в Доме правительства ночи не проходило, чтобы не приехал «воронок». Кого-то арестовывали, увозили, в его квартиру вселялся новый жилец, затем через какое-то время приезжали и за ним, арестовывали, увозили, и в квартиру въезжал следующий. Теперь снимали уже третий слой.

Взволнованные домработницы в ужасе прибегали на кухню к нашей Марии Николаевне:

— Тут у нас в доме работать опасно, сюда нельзя наниматься, еще и домработницу заберут!

Одна просто впала в истерику, не помню, чья это была домработница. Ей наговорили всякого, она собиралась брать расчет. Я сказала Миронову, он пошел на кухню, постарался ее образумить.

— Зачем, — говорил он, — вы верите сплетням? Никто вас не тронет. Идите спокойно работайте.

Но сам он уже спокоен не был. Страх, и не такой, как в Новосибирске, а удесятеренный против того, теперь отравил нашу жизнь.

Как-то, возвращаясь домой, Миронов вошел в лифт вместе со Шверником, и вдруг туда же вскочил незнакомый человек в белых бурках. И Миронов, и Шверник застыли… Что они пережили за ту минуту, пока лифт поднимался! Кому из них предъявить ордер на арест едет этот явный работник НКВД? На седьмой этаж к Миронову или на восьмой к Швернику?

Он сошел на шестом этаже, и только тогда они ощутили, что еще живы. Но лишь понимающе встретились глазами, не улыбнувшись друг другу. В такой ситуации тогда не улыбались.

Мой брат Павел работал в Сухуми, в Нефтесбыте, директором которого был единоутробный брат Берии — Кварцхелия. Пуха прислал мне письмо, что этот Квара… Квара… фу ты, быстро даже не выговоришь! — должен приехать в Москву.

«Приедет к тебе мой начальник, — писал Пуха, — ты его встреть, хорошо прими. Он лечиться будет, ему будут делать протез на культю».

Я тут же телеграмму: «Жду!»

Но время идет — никого нет. Мироша каждый день домой входит, первый вопрос: «Приехал?» Я: «Нет, не приехал».

И надежда падает. Ох, как мы надеялись на этого брата! Это бы значило благоволение Берии. Это значило бы доверие.

Но прошла неделя, две, Мироша говорит мне:

— Знаешь, я думаю, он совсем не приедет!

А я все понимаю. Понимаю, что это значит. Но все-таки еще на что-то надеюсь — может быть, задержался, заболел, раздумал ехать… Запрашиваю брата: «Почему твой начальник не приехал?»

А Павел, как топором ударил: «А он уже был в Москве и вернулся». Но тут же опять надежда — Пуха пишет, что «Квара» этот ему сказал: «А я у Лаврентия остановился, он за мной машину прислал, мы с Лаврентием в рестораны, к девочкам ходили, так я и не успел зайти». Может, и правда? Так весело ему с братом было, что он и в самом деле не успел зайти?