Агнесса - [49]

А Люшков ему:

— Убийства Сталина!

Конечно, это я сейчас так говорю, — Фриновский тогда так сказать не мог, да и я бы не сказала.

Жену Люшкова арестовали сразу…

Тут пришла Нина. В ней все еще сохранилось что-то от Парижа, но уже вульгарность ее природная через все проросла. Опять накрашена, как проститутка.

Повела меня показывать их сад, а сад у них был сказочный.

— А вон там дача Микояна, а там…

— А где дача Сталина?

Она сразу, как ножом обрезала:

— Не знаю.

— На ком он женился?

— Не знаю.

И даже губы поджала. И тотчас стала рассказывать, как она пыталась уговорить сына Микояна, как укоряла его за девушку, которая от него беременна. Они оба еще школьники, в одном классе. У него машина, и он эту девочку все катал на ней. Ну а потом оказалось — ребенок ожидается. Нина его укоряет, а он смеется, отказывается. «Это не я!» — говорит.

Очень, мол, избалованные у Микояна дети. Нина намеком подчеркивала, что у нее-то дети не такие.

Было у них с Фриновским два сына. Старший, Олег, семнадцати лет и младший трех лет. Нина меня повела в комнату малыша показать своего любимца. Перед входом меня заставили вымыть руки, надеть чистый халат. Комната, оказывается, была стерильная, чтобы мальчик никакой инфекции не подхватил.

Сестра Нины мне потом рассказывала, что она как-то приехала к Нине, очень спешила, в пальто заскочила наверх, в эту стерильную комнату, а Нина набросилась на нее: «Как ты смеешь?» Чуть ли не «пошла вон!» ей крикнула. Та обиделась и сразу уехала.

Когда спустя много лет сестра Нины мне это рассказывала, она только что получила письмо из тюрьмы от этого самого младшего Фриновского, которого когда-то держали в стерильной комнате. Недолго он в ней пробыл — выдернули, выкинули его из всей этой стерильности в жестокий мир. Он попал в детдом, бежал, сошелся с воровской шайкой, стал вором-профессионалом и тогда, когда мы с ней разговаривали, как раз сидел в тюрьме…

Ну а в тот день мы не очень задержались наверху. Приехал Чойбалсан. Одет по-европейски в костюм. Увидел меня — осклабился, поклонился…

Когда Мирошу не хотят реабилитировать, говорят еще вот что: там, в Монголии, был, мол, культ личности Чойбалсана. Может быть, и был, но при чем тут Сережа?

После роскошного обеда мы прошли в просмотровый кинозал, там стоял бильярд, за ним я увидела старшего сына Фриновских Олега. С ним играли два юноши армянского типа — сыновья Микояна (вот уж не знаю, был ли среди них «совратитель». У Микояна ведь было много детей).

И вдруг слышу шепот восхищения:

— Вася, Вася пришел!

Я оглянулась, на всех лицах — подобострастие. Кто же вызвал этот восторг, этот трепет? Смотрю — юноша в форме цвета хаки, бледный, волосы рыжеватые, лицо все в прыщах. Галифе, сияющие сапоги со шпорами. Видно, застенчивый. Все к нему: «Вася! Вася! Вася!» А он не знает, куда глаза девать от смущения — такое сразу к нему внимание всего общества.

Фриновский представляет его Чойбалсану, даже голос изменился, чуть не поет от удовольствия:

— А это Вася — сын Иосифа Виссарионовича!

Так вот оно что! Сразу все стало ясно.

Фриновский словно и про нас забыл. Позвал своего управляющего и ему:

— Вот завтра мы такие-то конюшни будем расформировывать, пожалуйста, проведите перед Василием Иосифовичем лошадей — пусть выберет по вкусу одну-две, каких захочет.

Вася даже покраснел от удовольствия.

Вскоре Фриновского перевели из НКВД в армию, точнее, во флот — сделали наркомом Военно-Морского Флота. Мироша завидовал.

Только одно было странно, и это Мирошу смущало, — почему заметка в газете была такая маленькая, скромненькая, вроде бы между делом тиснутая? Почему не напечатали крупно, жирно, во всю страницу, с приложением портрета, как оно в таких случаях и делалось? Раздавать славу и известность своим фаворитам Сталин обычно не скупился.

25.

Вы хоть немного имеете представление о том страшном времени? Помните, мы слышали с вами выступление генерала… Вот выскользнула фамилия! Он еще читал свои воспоминания о заседании ЦК вскоре после расстрела военных. Помните? Читал, как Ворошилов стоял на трибуне и бил себя кулаком в грудь и в лоб и повторял, все каялся, каялся: «Я дурак, я старый дурак! Не разглядел предателей, изменников!..» А тем временем комендант Кремля каждые несколько минут заходил в зал и уводил то одну группу, то другую — для ареста.

Мы с Мироновым тогда, правда, были в Монголии, но и тридцать восьмой год был не лучше. Помните, он начался с процесса Бухарина, Рыкова, Ягоды?.. Судили Запорожца, Медведя, «врачей-отравителей». Всех осудили. На собраниях выли: «Требуем смертной казни! Требуем расстрелять предателей!»

Говорят, Анна Ильинична, сестра Ленина, всю жизнь была влюблена в Бухарина и умерла через полтора месяца после его расстрела, не перенесла.

Мне Миронов говорил, что процесс над Бухариным и другими создали Фриновский и Заковский. В начале тридцать восьмого года Фриновский был в большом почете. Летом он уехал с Мехлисом на Дальний Восток, я уже говорила об этом.

Тотчас японцы, прознав про разгром Особой Дальневосточной армии, вторглись на нашу территорию в районе озера Хасан, но Блюхер сумел организовать оборону. Однако, когда японцев отбили, Блюхера вызвали в Москву и здесь уже осенью арестовали.