Агнесса - [40]

Ну а утром… Это теперь, вероятно, Улан-Батор настоящий город с домами, транспортом, удобствами, а тогда!.. Тогда я в уныние пришла от этой «заграничной столицы», куда Мирошу «послом» назначили. Степь, ветры, всего несколько европейских домиков, остальное все — юрты. Тоска. Я в первый же день это поняла. Правда, были наши военные — корпус Конева, офицеры, но кроме них — никого.

Фриновский с Мирошей все время находились на связи с Москвой, важные какие-то были у них разговоры.

Вернувшись наконец, Миронов сказал мне:

— Мы пока в помещении полпреда жить не будем. Его жена (то есть Таирова) еще не уехала, вот она уедет через день-другой…

И повел нас в какую-то освободившуюся квартиру. Кто там жил до нас, не знаю, но там была хотя бы обстановка.

Напротив — дом полпреда, там по распоряжению жены Таирова грузили их вещи на грузовик. Она мелькнула несколько раз — распоряжалась. И меня подмывало выйти шепнуть ей: «Твой муж арестован…»

Потом мы поехали за город, на дачу полпреда, и вдруг — и она там, что-то оттуда тоже вывозила. Она была с ребенком… И поздоровайся она со мной, я бы ей, конечно, шепнула. Но она не поздоровалась, сделала вид, что не замечает меня, как предмет обстановки. Меня это даже не задело, я поняла, что она знать меня не хочет, как вытеснившую ее, но шепнуть — не шепнула… Это было мне постороннее, чужое, я нейтральна была между нею и своими. Я не понимала еще всего, не прошла еще сама своих кругов ада.

А их, Таировых, прислужница уже ко мне переметнулась и тотчас передала, что хозяйка ее в Москву не поедет, а сперва собирается заехать к сестре в Новосибирск.

Вечером у нас Фриновский с Мирошей старые дела вспоминают — Северный Кавказ, то, се. У Мироши глаза блестят, опьянены оба властью, которая им здесь дана, делами, которые вершат. И вот слышу про Таирову Фриновский говорит:

— Ну теперь мадам явится в Москву, мы там с ней поговорим.

Я тотчас поняла, о каком разговоре речь.

Что бы я сделала, если бы я была подлой? Я ведь тут же им бы сказала: «А она в Москву не поедет, она едет в Новосибирск».

А я — нате вам — не скажу вам ничего!

И она уехала.

Вот теперь Миронова не реабилитируют, говорят, что он в Монголии выполнял указания Ежова. Но как же он мог их не выполнять? Ежов был тогда «зоркоглазый нарком» (как воспевал его Джамбул), самый могущественный человек после Сталина. Да и он, Ежов, разве мог принять какое-то решение в международных делах без указания или приказа Сталина? И войска Конева ввели в Монголию, конечно же, по приказу Сталина. Войска прошли до нас, я уже говорила — мы ехали, как по следам войны.

До нас главой правительства в Монголии был Амор. Я Амора этого видела, он приходил к нам с женой. Амор — лицо жирное, глазки прикрыты, улыбается, как Будда. Миронов мне сказал — его подозревают, что тяготеет к Японии. Правительство Амора тогда сняли. Ничего больше о нем сказать не могу. Он вскоре исчез. Не знаю, не знаю, не знаю, куда он делся и причастен ли к этому Мироша. Мироша еще в поезде снял военную форму, оделся в гражданское. На первых порах все там организовывал Фриновский.

Куда Амор исчез — не знаю. Его чиновников пригласили в Москву, и они по дороге в поезде отравились какими-то консервами, ни один живым до Москвы не доехал. Что это были за консервы, теперь легко догадаться…

А Чойбалсан был наш ставленник, он окончил у нас военную академию. Не то чтобы мы ему очень доверяли, но держали в руках, ведь наши войска заняли Монголию.

19.

Теперь я вам расскажу про Монголию, какая она была в то время.

В Монголии тогда бушевал бытовой сифилис, рождаемость очень низкая. Дети ценились превыше всего. Девушка, родившая ребенка, была самой завидной невестой. Поэтому до брака девушки «крутили» с кем хотели, и чем больше, тем лучше. Если наживала ребенка, ее охотнее брали замуж.

Помню, была там девушка, которая меняла любовников непрерывно, а родители радовались. Я как-то спросила их: «Не надо ли ее скорее выдать замуж?» — «Зачем? — удивились они. — Пусть еще погуляет, может, ребенок появится!»

Один из министров Чойбалсана, помню, объяснял Миронову, почему его жена не пришла на прием. Он, министр, только что откуда-то вернулся, а жена в его отсутствие жила с цириком (солдатом). Цирик часто брал ее в свою юрту, но вот слишком часто брал, замучал. Должен был быть от этого солдата ребенок, но — огорчение какое мужу! — получился выкидыш. И она больна, поэтому и не может присутствовать у нас на приеме.

Уже был построен в Улан-Баторе театр, и там силами монгольских актеров поставили «Овечий источник» Лопе де Вега. Помните суть пьесы? Сюзерен собирается осуществить «право первой ночи». И вот когда на сцене героиня отстаивает свою честь, весь театр — монголы — хохочет. Смешно им, что она бегает от пришедших за ней кавалеров. Из-за чего такой шум? Она же должна радоваться!

Мы дружили с Коневыми. Как-то я задержалась у них, потому что Миронова не было, а я не решалась одна вернуться в советский городок: было уже поздно. И министр-монгол, а с ним еще двое предлагают меня подвезти, а я ни в какую — дождусь, мол, своей машины! И говорю жене Конева: как же я с ними поеду? Сразу пойдут разные сплетни — одна с мужчинами… А она смеется: «Да что вы! Они же этого не понимают, у них это совсем ничего не значит, с кем бы женщина ни была, они даже считают это похвальным».