Агнешка, дочь «Колумба» - [67]

— Как будто Балча этим проймешь! — говорит он негромко.

— Это из-за меня, — содрогается Агнешка. — Мне пора идти.

— Вы сейчас сядете и переждете.

Агнешке хочется плакать. От страха, стыда и отвращения.

— Видите, — ласково говорит Балч, не глядя на нее, — какие они. Скоморохи. — И в четвертый раз наливает себе водки. Выпил, обтер ребром ладони губы, встряхнулся. — Конец, точка. Сядьте, Агнешка, я хочу сказать вам что-то важное.

Снова налив водки, он подходит к ней. Поднимает стакан.

— Агнешка, — начинает он глухим жестким голосом. — Не мастер я на красивые слова…

— Мастер, — прерывает его Агнешка, как бы инстинктивно оттягивая неизбежную минуту.

— Не всегда. Скажу вам сразу то, что следовало бы сказать через месяц. Я женюсь на вас.

Наступает долгая пауза. Агнешка вглядывается в самую глубину его зрачков. Она не возмутилась и не растерялась. А с любопытством спросила, тихо и просто:

— Вы в меня… влюбились?

И вдруг откидывается, будто ее хотели ударить. Она поражена внезапной переменой его взгляда, злобно исказившимся лицом.

— Все вы одинаковы, — цедит он шепотом. — Влюбился. С первого взгляда… Как в книжках. Нет, я женюсь на вас без всякой любви. Потому что я так хочу. У вас будет школа и дети в школе, потому что только это вас интересует. Нет, не только это. Еще одно… чтобы никто про вас и словечка не пикнул, ведь для вас это тоже важно. Ну, что вы скажете? Я слушаю.

Агнешка поднимается со стула. Протягивает руку, чтобы отобрать у него стакан, но Балч отступает назад. Агнешка подходит к двери. И только на пороге оборачивается.

— Я обещала, что не буду с вами ссориться и сдержу слово. Я уже не сержусь на вас, — продолжает она с печальной и твердой решимостью, — мне вас жаль. Я сегодня подумала… впрочем, неважно, что я подумала. Важно только то, что я знаю и знаю наверняка. Мы не поймем друг друга никогда.

Неподвижный, окаменевший Балч вдруг изо всех сил сжимает в ладони стакан. В его пальцах хрустит раздавленное стекло.

— Из всех самых чужих мне людей вы для меня самый чужой, — заканчивает Агнешка. — Спокойной ночи, пан Зенон.

Балч не отвечает Агнешке, скрывшейся за дверью, и не глядит на нее. Он подносит к лицу раскрытую ладонь, липкую от водки и крови.

Когда Агнешка подбегает к дому Зависляков, у Балча гаснет свет.

КРЕСТИНЫ У ПАВЛИНКИ

Самое главное было совершено ранним утром, совсем на заре, в притворе хробжицкого костела, сразу после заутрени, пока людей еще мало. Скромно, при одной свече, как это бывает всегда, когда с дитем приходит одна лишь мать, без отца.

Бог с ним! — успела приучить себя Павлинка к этой мысли. Главное, чтоб почти-Гелька стала наконец в самом деле Гелькой. И крестные нашлись подходящие, почетные, потому как пани Агнешка — пани и есть, а дед Лопень самый всамделишный дед, хоть и глуховат. Только с дорогой была канитель. Павлинка про себя надеялась, что солтыс даст ей грузовик, но солтыс сам уехал на нем, кажется в Джевинку, забрав со склада возле замка весь товар. Вот и пришлось плыть через озеро на лодке Пащука, и Павлинка порядком наволновалась, справится ли Семен с веслами и не забрызгает ли водой Гельку. Но в конце концов все обошлось счастливо. Кто хотел после возвращения из Хробжиц доспать, тот и доспал, потому что Павлинка пригласила всех только к обеду и назначила его еще позже, чем назначают господа. И почти все явились. Даже раньше, чем надо. А Юр Пащук привез не только пачку книжек для учительницы от Збыльчевских, как обещал, но и свою Ганку, только жаль вот, что ее брата не прихватил: Ромек — парень веселый, разговорчивый, посмешил бы компанию; но что поделаешь — уперся Ромек и Ганку не хотел пускать, хоть ей сам отец позволил. Малость чудно, что старый Кондера согласился, ведь кости у него все еще болят… Только с Лёдой неладно вышло — беда. Видно, разболелась ночью, с самой войны мучается от благородной своей мигрени. А Тотек, вместо того чтобы остаться при ней, опять сбежал из дому и где-то пропадает, как водится. Лёда наглоталась своих капель и порошков, заперла все двери, а когда Элька приносит ей молока или чаю, так она берет сквозь щелку и запирается опять на замок, и приказала, чтобы никто ее не тревожил: она хочет лежать и лежать, спать и спать. Вечно с людьми что-то случается. Вот и Пеля Пащукова упала ночью и все лицо ободрала кустами ежевики. Но пришла. Пелю такой малостью не испугаешь. Только прижимает к щеке платочек, будто зубы болят. Знает, что красивая, что и так понравится.

Павлинка крутится на кухне, а Пащукова ей помогает. Полно тут горшков, мисок и тарелок, мясо, бульон, капуста, компот и пироги, и из каждой посудины идет свой запах, и все такое вкусное. А больше всего мороки с ребятами: отмахивайся от них, как от мух, не то запутаются в передниках, подберутся к плите, к буфету, чтобы пальцем ковырнуть какое угощение и полакомиться. Марьянек хотел показать своему Фонфелеку, как сердито шипят шкварки, когда им горячо, и уронил на пол целый кусок сала. Впрочем, Элька, самая степенная из всех, приглядывает как умеет, чтобы малыши не баловались, и старается собрать их возле кухонного стола, за которым уже сидят рыбаки и кое-кто из молодых, самые неименитые гости. Тут бы очень пришлась кстати Бобочка, да не удостоила, обиделась на Павлинку за ее почести учительнице. Жаль, ну да обойдется.