Когда мы вернулись на следующий день, погода была великолепная, небо – самым прекрасным из тех, что бывает: темно-голубое, почти лиловое, отражающее глубину ущелий. При таком небе зияющие пропасти превращаются в сияющие вершины. Мы сели, трава была нагретой, Лола тут же раздвинула ноги, заявив, что солнце возбуждает ее, греет живот и все остальное. Я дотронулся до ее лона, там было влажно, и припал к ее соскам. «Ягненочек, ягненочек», – называла она меня, совершая движения вверх-вниз. Я прилежно сосал, вокруг что-то потрескивало, пахло тимьяном. Когда мы остановились, мне показалось, что в зарослях можжевельника и синяка позади нас что-то хрустнуло, будто кто-то сторожко прокрался там, но не придал этому значения, поскольку от Лолы исходил сильный притягивающий меня запах.
Мы были как раз у самого обрыва. Когда я ее ударил сзади, между лопаток, она несколько секунд сидела неподвижно, словно перестала дышать или ошалела, и потому пришлось подтолкнуть ее, а затем слушать, как стукнется о дорогу, опоясывающую гору, двумястами метрами ниже, ее тело. Не было ни крика, ни стона, только глухой удар, после которого наступила вдруг очень густая тишина. Затем послышался посвист стервятника или сарыча. Ветер взялся обтекать склон, заколыхались, запахли кроны деревьев в роще; заблистала трава, и Бог произнес:
– Я доволен, теперь ей хорошо.
Я не стал спускаться, чтобы взглянуть на нее. Вернулся к себе, собрал ее пожитки, уложил в чемодан ее бумаги, с которыми она приехала, и запалил все в глубине сада. Приятно было смотреть, как столб дыма прямехонько поднимается в голубое небо.
– Сожгли вещи, тело бросили на произвол судьбы, – набросились на меня позже полицейские. – А вам известно, что происходит с трупом, если его оставить на природе в чем мать родила? Вороны, лисы всю ночь… Зрелище не из приятных. Хотите взглянуть на фотографию? Смотрите. Теперь ваш черед.
Как бы то ни было, у меня будет время поразмыслить над этим, вспомнить многое, увидеть ее во снах. Они принудили меня смотреть, но я видел все еще до того, как взглянул, и лучше их вижу все в своем небытии. Со всеми этими лицами, телами, фрагментами тел приходит ко мне странная тишина. Ей-богу. Это похоже на деталь полотна – без конца переходишь с мелких деталей к общему целому, но ужасно то, что не теряешь из виду это целое, а оно заставляет страдать и давит. В остальном мне нечего добавить. И в этом несчастье мое.
