Агата - [9]

– Нда, – признал я, ведь я и сам никогда не был сторонником применения ни электрошоковой терапии, ни инсулинового шока, – но вообще-то считается, что в тяжелых случаях это оказывает положительный эффект.

Она пожала плечами.

– Мне это во всяком случае не принесло никакого облегчения.

– Что меня удивляет, – объяснил я, – так это ваш диагноз. На данный момент мы с вами беседуем уже два месяца с лишком, и я нахожу у вас главным образом склонность к депрессии. С вами все еще происходят маниакальные эпизоды?

Агата задумалась.

– Я не уверена в том, что считать маниакальным. Но иногда меня охватывает бешеная ярость, и время от времени какая-то странная сила толкает меня навредить себе. Вот что я натворила на днях. – Приподняв рукой челку, она обнажила маленькую, но глубокую ранку на виске.

– Шкаф, – сказала она.

– Глупо, – лаконично ответствовал я и подумал, что диагноз, возможно, все же поставлен вполне правильно.

– Отлично, доктор, я плачу вам кучу денег, зато вы проникаете в самые потаенные уголки моей души.

– Тушё, – сказал я, не удержавшись от улыбки.

Когда она ушла, я задумался, не заболеваю ли я постепенно биполярным расстройством и сам. Потому что хотя я и говорил себе постоянно: только Агаты мне и не хватало, зачем она вообще явилась, но, по правде говоря, я начал получать удовольствие от наших бесед. И разве, если уж быть до конца честным, я не оттягивал проветривание кабинета именно в те дни, когда она бывала у меня, чтобы подольше вдыхать аромат яблок?

28 апреля 1948 г.

Доброе утро, месье.

К сожалению, по личным обстоятельствам я вынуждена пару недель, а возможно, и дольше, оставаться дома и не смогу выходить на работу.

Медкарты сегодняшних пациентов оформлены, а остальные, как Вам известно, расставлены на стеллаже за письменным столом по алфавиту в соответствии с годом поступления пациентов к нам.

Мне очень жаль!

А. СюррюгПисьмо

За те 35 лет, что мадам Сюррюг у меня проработала, она отпрашивалась два раза. Один раз, когда умерла ее мать, и второй, когда она на несколько недель слегла с сильнейшим воспалением легких, и потому я прочел ее письмо с определенным беспокойством. Что могло с ней случиться?

Настойчиво светило весеннее солнце, и в приемной было душно, воздух спертый. Я широко распахнул окно и сгреб в охапку медкарты на сегодняшний прием. Просторное помещение казалось странно пустым без моей секретарши, потому что, хотя за эти годы мы и не познакомились сколь-либо близко, не говоря уж о том, что не подружились, она являлась столь же важной составляющей моей рабочей обстановки, как кушетка или мое кресло.

В этот день сеансы тянулись без того, чтобы кому-либо из моих пациентов удалось меня удивить или заинтересовать. Первой была невротич-ка мадам Олив, начищавшая по утрам, до того, как вставали остальные члены семьи, всю посуду в доме. После нее мадам Моремо, с которой так плохо обращался ее муж, что ей давно следовало уйти от него, но которая, сама того не замечая, обращала свое возмущение в стыд. И, наконец, месье Бертран, которому явно больше всего на свете не хватало собеседника. В свое время он обратился ко мне по поводу болей в груди, и хотя я до сих пор время от времени выслушивал его сердце, теперь наши разговоры крутились главным образом вокруг того, как трудно ему бывает убедить в чем-нибудь своих детей.

Я сидел в своем кресле в состоянии, напоминающем транс, и пытался уловить суть излагаемого месье Бертраном, как вдруг из приемной послышался громкий стук. Я извинился перед пациентом и поспешил в приемную посмотреть, что произошло. На просторном письменном столе мадам Сюррюг опрокинулась ваза с желтыми цветами, по всему полу разлетелись бумаги – я не сразу сообразил, что случилось. Я, разумеется, совершенно забыл, что окно открыто, и теперь ветер наказал меня за это. К тому же ожидающим пациентам пришлось сидеть на сквозняке, и я снова поймал себя на том, что расстраиваюсь из-за отсутствия своей секретарши. Я закрыл окно и на скорую руку навел в приемной порядок, потом вернулся к своему пациенту, и вскоре беседа завершилась.

– Увидимся через неделю, доктор.

Каждый божий раз, когда заканчивалось его время, месье Бертран произносил именно эти слова, да и вообще, наверное, всё уже оказывается повтором, когда доживаешь до моего возраста. 448, подумал я в попытке приободриться. Мне необходимо побеседовать с этими людьми, которых я уже даже и не пытался понять, всего только 448 раз.

Завершив утренний прием, я двинулся прямиком в “Мон Гу”. Владелец, имени которого я не знал, но чье изрытое оспинами лицо видел со времени открытия ресторана пять дней в неделю, молча показал подбородком на мой столик. Вскоре после этого он появился с большой тарелкой тушеного картофеля и глазированной ветчины.

“Мон Гу” не славился высоким уровнем обслуживания, но блюдо дня обычно бывало отменным, а мой столик всегда свободен. Я наворачивал картофель, посыпая его пармезаном, и развлекался тем, что вспоминал, какие блюда прячутся за разными номерами в меню. Как выяснилось по окончании трапезы, которую я завершил как обычно двумя стаканами воды, я угадал 23 позиции из 24.