Агата - [8]

.

Эти своеобычные звуки ничего не говорили мне, но тщательное выговаривание каждой буковки, даже всех s на конце слов, удивительно шло Агате. По-немецки ее имя звучало иначе, и я подумал, а не надоело ли ей слышать, как его постоянно произносят неправильно. Агате; мне хотелось произнести это слово вслух, как она только что сделала, но я сдержался.

– Это значит примерно “мое глазное яблоко”, – пояснила она.

– Или, можно сказать, зеница ока, – предположил я и констатировал: – И теперь, здесь у меня, вы должны обратить бинокль на самое себя.

И в ту же секунду я понял, чем же она пахнет. Запеченными в духовке яблоками с корицей, как их готовила моя мать. Между нами

Сегодняшний день начинался с цифры 529; я проснулся в 06.25 с колотящимся сердцем и сильным покалыванием в левой ноге. Сначала я подумал, что просто неловко лежал во сне, но когда я прошелся по комнате, лучше мне не стало. К тому же тут так тесно, с раздражением подумал я, наткнувшись бедром на обеденный стол, и что будет, если я упаду и потеряю сознание? Сколько времени пройдет, пока меня найдут? Меня страшно тянуло посчитать себе пульс, но я знал, что от этого мне станет только хуже, и успокаивал себя мыслью, что если я прямо сейчас умру от сердечного приступа, то по крайней мере со всем этим будет покончено. И совершенно всё равно, найдут меня или нет.

Это помогло, и через полчаса я захлопнул за собой дверь. С папкой в одной руке и тростью в другой я свернул за угол, пересек Рю-Мартен и продолжил спускаться по дороге. Спуск казался более крутым, чем всего пять лет тому назад. Вот так некоторые вещи и обнаруживаешь, только когда стареешь: тротуары неровные, брусчатка уложена вкривь и вкось, и следовало уделять больше внимания ногам, пока они работали как следует.

В этот день я сделал небольшой круг, чтобы пройти мимо одного кафе, которое годами служило фоном некоей моей фантазии. Все началось, когда я случайно увидел пожилую пару, сидевшую там за одним из маленьких столиков. Почему-то я застыл на улице как вкопанный, глядя на них; а женщина подняла руку и погладила мужчину по щеке.

Он приник лицом к ее ладони, и у меня возникло полное ощущение, будто это я сам сижу там, и тепло перетекает между ладонью и щекой, и двух людей не разделить.

С тех пор у меня вошло в привычку заглядывать в окна этого кафе и представлять себе, как однажды там буду сидеть я. Сегодня же там было совсем немного посетителей, листавших газеты за утренним кофе, и, кинув в окошко испытующий взгляд, я повернул в сторону лечебницы.

Когда я добрался до места, мадам Сюррюг вышла из-за стола мне навстречу. Но наши движения оказались плохо согласованы: я протянул ей пальто, она же потянулась за тростью, и когда я разжал пальцы, наши ладони соприкоснулись. Это было странно, поскольку всякое движение за многие годы было сведено до абсолютно необходимого минимума и в нормальном случае все шло как по маслу – ни один из нас не задумывался о том, что делает. Я старался не смотреть на нее: все вышло так неловко, и я мечтал поскорее убраться в свой кабинет подобру-поздорову. Я принял от нее стопку медицинских карт, произнес звук, который можно было истолковать как спасибо, и скрылся у себя.

Едва опустившись на стул, я, к счастью, полностью забыл о мадам Сюррюг. Полистал немного свои записи, но вскоре меня отвлекли другие мысли. А вдруг окажется, что жизнь за пределами этих стен так же бессмысленна, как и в их пределах; такое вполне могло случиться. Я так часто выслушивал жалобы пациентов и радовался тому, что их жизнь не моя. Я так часто морщил нос, дивясь их привычкам, или высмеивал украдкой их пустяковые огорчения. Я осознал, что упорно лелею мысль, будто настоящая жизнь, вознаграждение за все эти безрадостные труды, ждет меня по выходе на пенсию. Но сидя тогда в своем кабинете, я, убей бог, не мог себе представить, чем таким должна быть наполнена жизнь на пенсии, чтобы ее имело смысл радостно предвкушать. Неужели единственное, в чем я мог быть абсолютно уверен, это страх и одиночество? Какое убожество. Я ничем от них не отличаюсь, подумал я и, со стреляющей болью в бедре и сжимающимся в тоске подреберьем, вышел встретить первого в этот день посетителя.

Агата IV

За прошедшие годы мне довелось лечить немало пациентов, страдавших различными маниями, и они бывали неуравновешенными, беспокойными или даже слегка психотическими – однажды я беседовал с мужчиной, проигравшим все свое состояние за трое маниакальных суток из-за того, что ему представилось, будто он обладает богоданной способностью угадывать, какая лошадь выиграет.

Но Агата была не такая. Хотя ей, очевидно, приходилось нелегко, она не пропускала ни единого часа терапии, и мне она представлялась главным образом печальной. Поэтому я начал раздумывать над тем, правильный ли вообще диагноз был поставлен в Сен-Стефане, и однажды решил спросить ее саму.

– Агата, когда вы обратились ко мне, вы принесли с собой свою медицинскую карту, и одна вещь меня удивила.

– Вот как? Меня удивляет не одна вещь, – едко возразила она. – Я не понимаю, например, как несчастному человеку может помочь, что его привязали к кровати и пропускают через его мозг электрический ток.