Африка nova - [2]

Старуха заплакала тихо и обречённо. И вдруг почувствовала, как её обняли сильные мужнины руки.

- "А как звать-то?"- Услышала она, уже изрядно подзабытый, голос.

- "Кого звать-то?" – Спросила она, вытирая слёзы.

- Ну, дочку Анныну, меньшеньку, как звать?

- "Полиною. А что, Егорушка?" - Ответила, не веря своим ушам, старуха.

- "Зови!" – Сказал Егор и, накинув старый рваный тулупчик, вышел на улицу.

Старуха сидела, закрыв глаза, в полумраке задымлённой избы, и слушала, как впервые за долгие месяцы, стучит топор в ловких и сильных мужских руках, раскалывая промёрзшие деревянные чурки. А, поднимая со дна её души всё забытое хорошее, лилась Егоркина любимая песня...

Тоска

***

Данилыч, кряхтя, натягивал валенки, собираясь на дежурство. В избе было здорово натоплено и выходить в морозную ночь совершенно не хотелось. К тому же, он немного прихворал, и ему, как никогда, хотелось тепла и, хоть чьей-то, заботы.

Поэтому, кряхтел он нарочито громко, так, чтобы обратить на себя внимание родни. Его старуха раскатывала тесто в тонкий лист и затем, медленно, словно в забытьи, водила по нему ножом, превращая в лапшу. Дочка строчила на машинке и, время от времени, смахивала норовящую поиграть молоденькую, но уже брюхатую кошку. Ванятко – унучёк, закончив делать уроки, клеил модельку самолётика. Старенький телевизор невнятно шуршал и помигивал в дальнем углу комнаты, привнося дополнительное очарование в покидаемый Данилычем покой.

- "Ох, и морозища на дворе..." - Тихонечко, словно простонал, старик.

Никто не повёл и ухом, только старуха недобро покосилась исподлобья.

- Мне помнится, когда я пацанёнком таким был, как Ванятко, такие точно морозы стояли, а на Крещение ещё круче врезали. В избах трескались брёвна и щели, вот такие вот были! Ей Богу, не брешу!- Старик показал руками, какие были щели, но никто на него даже не глянул.

- А Матвей Бровкин - сменщик мой, тот, что пропал седьмого дня - так нашелся. Думали попервой, что это он контору вскрыл и утёк, так нет, нашли вчера у речки. Зарезали его...

Его слова улетели в пустоту, не найдя ни единого отклика.

- Так мне типерича, это... Боязно шоль...

Дочка поменяла нитку и молча продолжила шитьё. Старуха поставила доску с лапшой на припечек сушиться и принялась раскатывать новый кусок теста. Ванятко отложил модельку и подсел ближе к телевизору, не обращая никакого внимания на деда.

- "Ну, я пойду". – Поднявшись на ноги, сказал Данилыч.

«Ванька, подкинь дровей!» – крикнула дочка, оторвавшись от шитья.

- Пойду я. – Данилыч уже был готов хоть на внимание, не говоря о заботе и сострадании.

Затрещали в топке свежие дрова, и в избе запахло, вырвавшимся на волю, дымком.

- "Я это... Пойду... Буду утром... Наверное..." – Застегнув тулуп и вскинув на плечо свою старенькую двустволку, проговорил старик и повернулся к выходу.

Его провожало, давно ставшее привычным, молчание. Всё, что он делал, всегда принималось как должное, а ведь и избу эту он сам срубил, и эти дрова он получил, и муку эту ему выдали осенью и даже машинку эту швейную он притащил с войны единственным своим трофеем. А теперь, будучи давно уже на пенсии, ходил дежурить, чтобы помочь дочери поднимать сынка, папашку которого, никто и в глаза не видел...

И уже в сенцах, прикрыв тихонечко за собой дверь, так, что бы никому не мешать, выдохнул – "Пращавайте!"

Закрыв дверь снаружи навесным замком, он тихонечко обошел дом и запер щеколдами, закрытые к ночи ставни. Сходил в сарай за канистрой с бензином, щедро облил им бревенчатые стены, со всех сторон.

Усевшись в сугроб, старик достал из-за пазухи спички...

Когда занялись старые, почерневшие от времени, вымерзшие брёвна избы, он сунул в рот дуло своего ружья и, зажмурившись, нажал на курок.

Конец.

Старуха

***

Ледяная, на первый взгляд безлюдная пустыня, кое-где разнообразилась огромными валунами в снежных шапках. Ночь делала всё вокруг серым. В сверкающем небесном хрустале, мерцали удивительные звёзды, готовые вот-вот сорваться вниз. Жуткий холод, казалось, должен был давно уничтожить всё живое в этих краях. Воздух звенел, и при каждом обжигающем вдохе, во рту ощущался привкус крови.

Старуха осталась одна - её дети, её внуки, вся её жизнь... Всё, что она любила, медленной вереницей удалялось, сливаясь вдалеке с чернотой горизонта. Она смотрела, слезящимися глазами вслед уходящим и радовалась. Сейчас она могла остаться наедине с богами, наедине с суровой немилосердной природой, наедине с собой.

Ещё был слышен звон колокольчиков на шеях оленей, ещё чуть-чуть и он сольется со звоном ледяного воздуха, и едва слышной музыкой падающих, острых как иглы, снежинок. В безветренную погоду они падали тихо звеня, как легкие кусочки стекла. И она радовалась тому, что ветра нет. Она радовалась за них - уходящих. Они выживут, они сильны, они молоды, они вместе.

Какие сильные и ловкие её сыновья! Сколько они приносят добычи! Ах, какие охотники её сыновья! Их жены и дети никогда не будут голодными. Какие храбрые они воины, как их отец! А какие красавицы её дочери, каких детей они рожают мужьям! Как ловко вычиняют шкуры, и умело расшивают их!