Афорист - [21]

Жизнь коротка. Да так, что настоящее дело чаще всего не вмещается в неё. Автор.

О Сое:

То было подобно похмелью. Мозг, несмотря на боль и безнадёгу, изо всех сил держал и удержал. Сберёг ту последнюю информацию, которая должна была связать и связала то, что было с ним до потери сознания, с тем, что есть после возвращения в память, сохранила мосток между берегами прошлой и грядущей жизни.

Семивёрстов — Таме:

— Ты очень хорошо пахнешь. И на вкус очень приятна.

— А я тебя люблю.

— Разве ты не знаешь, что бывает, когда так говорят парню из деревни?

— Подозреваю.

— Сейчас твои подозрения подтвердятся.

Год спустя те же:

— Не даёт Бог ребёнка.

— Прямо–таки Бог! Нужны мы ему — две песчинки в океане…

— Нужны, мой чемпион, ему все нужны. Ему до всех есть дело.

Ещё год спустя:

— Ты это можешь носить в себе без устали. А она — женщина твоя — не в состоянии вынести и девяти месяцев. Невыносимый груз для Дамы — это моя Ва. Ва — награда мне. За что, не знаю. Но это дар от Дамы. Ты меня понимаешь. Пиза?

— Ещё бы. Был просто Муром, а стал отцом.

Параскева — Чин:

— Много о тебе слышал.

— Надеюсь, хорошего больше. Хотя мне всё равно, что там обо мне говорят.

— Никто не знает правды о себе.

— Вот это правильно.

— А что ещё ты знаешь в точности?

— Пожалуй, не многое.

— И всё–таки?

— Есть в мире правда.

Параскева — Муст:

— Ты хочешь победить?

— Я хочу свободы своему народу

— Свобода в таких масштабах невозможна.

— А что возможно, по–твоему?

— Бывает иллюзия свободы для народа и немножко свободы для отдельной личности. И называется она любовью.

— Не лги мне!

— А ты не говори со мной с пафосом. Я тебе не Вовс!

— Ладно. Живи своими иллюзиями. А остаюсь со своим пафосом.

— Умный наживётся, красивый нае…тся, дурак наработается.

Психома

Сюда летят и едут на воды, на пляжи. Здесь бриз, тут гладь и божья благодать. Место всехнее. Но только для гостей. А вот для коренных обитателей курортный край — собственный дом. И вот это право на собственность и стало однажды причиной разборки среди местных, однако вовлекшей в себя всех, оказавшихся в Аборигении, и даже многих, кто находился за её пределами, а то и никогда в жизни не ступавших по этому окраешку земли.

Материя — это всё то, что способно звучать. В Аборигении все виды материи испускают, исторгают, производят необыкновенно приятные, ласкающие слух мелодии.

Аборигения — страна музыкантов.

Здесь самый гармоничный язык. Он звучит, словно горный ручей — гортанно чисто с едва сдерживаемой страстью, чтобы не сорваться водопадом.

Аборигения — страна поэтов.

Синева моря и зелень лесов сочатся, смешиваясь, образуя невероятно разнообразные оттенки небес. Вся земля — это всегда обильная палитра, где есть место самым ярким и бесценным краскам.

Аборигения — родина художников.

Здесь, словно в тигле, кипят самые разные нации, являя миру совершенно уникальный сплав — этнос, который, однако, недолговечен. Но те элементы, на которые он потом распадается, несут в себе совершенно иные признаки и качества, порой ничего общего не имеющие с характером своих предшественников. Тут создатель, быть может, продолжает эксперимент по совершенствованию своей самой беспокойной и, видимо, самой опасной для мироздания твари.

Аборигения — извечный человеческий перекрёсток, отечество философов и мудрецов.

Часто на закате мне кажется, что земля горит. Вовс.

По заливу плыла многовесельная лодка. Загребной, словно заведённый, голосом робота выкрикивал: «Ап! Ап! Ап!» Пахло стоячей водой. Кричали чайки и ребятишки. И сквозь всё это сочился тонкий отчаянный щенячий плач.

Твёрдо очерчённые, словно подкрашенные крупные глаза министра иностранных дел, невнятная речь, словно говорить ему трудно — напоминают хорошо замаскированного биологического робота.

Семивёрстов — автору:

— Бабы эти любят — такое у них семейное хобби — вскочить среди ночи и, накинув только халат, побежать на вокзал.

— Гипербола.

— Спроси Пизу. Он прошёл и сквозь это. Был женат на такой из этой семейки.

Так вот, залазит в вагон остановившегося поезда и начинается… её путешествие. Полезла голая, а спустя какое–то время сходит на перрон с чемоданом барахла и при деньгах. И как ни в чём не бывало.

А её тут искали, с ног сбились. Розыск объявили. А она — вот она!

Но бывает иначе. Ни барахла, ни денег. Синяки да шишки. Но это быстро забывается. Баба — кошка. Живучая. Правда, одна из них попала в вагон с новобранцами. Платить им было нечем, потому и выбросили бедолажную на ходу.

Нашли под насыпью. Помнишь, даже в стихах про такое: «во рву некошеном красивая и молодая».

Но больше пропадали всё–таки мужики. Особенно те, кто послабже. Покусились на мохнатые прелести дам этой семейки и — кто в тюрягу, кто в дурдом, а кто и в домовину от водки или наркоты.

Мужей много, да мало мужчин. Первая жена Пизы.

Нас пугают святоши, а также невежи:

Любострастье — дорожка, ведущая в ад.

Наша жизнь — это рай. Как цветы, наши женщины свежи,

Ароматно–прозрачные, как бриллиант.

Мидия как женщина: сначала сладкая, а потом горчит. Автор.

Внутри Семивёрстова:

— Итак, приземляемся, милая!

— Выпускай шасси!

— Возьми в ансамбль, хозяин!

На Пизу подобострастно глянуло существо, отдалённо напоминающее цыгана. И, правда, всё в нём было по–цыгански: и шёлк, и кудри, и коренастость, несколько испорченная пухлыми ляжками.