Афонин крест - [22]

— А грибной похлебки притаскивал в пол-литровой банке, тоже, поди, забыл? — осторожно донимал его Афоня. — А я не забыл… Ешь-ка давай!

— Хотите вместе? — предложил Петрусь.

— Ну и смешной же ты! — хохотнул Афоня и даже руками взмахнул. — Ты погляди: картошка-то еще горячая. Я только что целый котелок съел, это — остатки, — показывая на картофелины, ловко соврал Афоня.

— Ну, разве так…

Петрусь намеренно неторопливо чистил картошку, но от Афониного внимания не ускользнуло едва приметное дрожание детских пальцев и то, как Петрусь проглотил нетерпеливую слюнку. Откусив картошки, он прямо из бутылки отпил молока.

— А ты налей молока-то в чашку, — посоветовал Афоня.

— Из горлышка вкуснее, — ответил Петрусь.

— Коли так — другое дело…

Петрусь съел две картофелины из четырех, выпил ровно половину бутылки молока и остальное отодвинул в сторону. Увидев взгляд Афони, поспешно объяснил:

— Это — на потом.

Афоня почувствовал его хитрость. Петрусь никогда не забывал о матери. Даже тогда, когда ходили в лес за крупяшками и пиканами. Он самые лучшие нес ей.

— Разве так едят? Не обижай меня, — недовольно сказал Афоня.

Петрусь не знал, что делать. Затруднение оказалось столь мучительным, что щеки мальчика едва приметно зарделись румянцем. Тогда Афоня помог ему:

— Ты хоть молоко-то допей. А картошки пусть… Бутылочка-то у меня в хозяйстве одна.

Дальше упорствовать Петрусь не мог. Он допил молоко, а картофелины положил в маленький ящичек стола, в котором лежали ложки и вилки. Облегченно вздохнул.

— Школьные-то дела как? — спрашивал Афоня.

Петрусь пожал плечами.

— По-старому. Отметки хорошие. Только хлеба теперь не дают. Раньше на большой перемене вот такой ломтик давали да еще с повидлом иногда…

— Будут давать, — твердо пообещал Афоня.

— Может быть, — неуверенно согласился Петрусь.

— Радио-то у вас есть?

— Есть.

— Как там на фронте? А то я сижу в своей избушке, ничего не знаю.

— Наступают вовсю! — сразу оживился Петрусь. — Мама сказала, что если так пойдет, то летом поедем домой. У нас недалеко от Орши бабушка живет. Мы о ней пока, правда, ничего не знаем, но у нее там сад.

— Раз наступают, ясное дело, поедете, — поддержал Афоня.

— Ох, и бьют немцев! — говорит Петрусь. — Я слушаю радио и каждый раз по карте линейкой меряю — по масштабу — сколько километров в день гонят.

— И много ли?

— По пятьдесят и даже семьдесят выходит.

— Ловко! — подивился Афоня. И спросил: — В гости-то приходить ко мне будешь?

— Когда в школе выходной…

— И так ладно. Не забывай. Скоро весна, лето. Делов-то у нас прибавится.

…Запоздалая зима наверстывала упущенное. Истратившись на метели, завалив снегом овражки, колки и дороги, она принялась будоражить людей волчьим воем — верная примета падежа скота.

Недалеко от деревни Грязнушки стоял одиноко, прижавшись к небольшому лесочку, Больной хутор. Многие годы туда переводили больной скот с колхозных ферм. Нынче с половины февраля закружили вокруг хутора волчьи стаи, а потом один за другим пошли их разбойничьи налеты: среди бела дня резали то овцу, то телушку. Хуторские сторожа оборонялись берданками. И тогда хищники отходили в поле, садились на бугры, день-деньской маячили на глазах.

А по ночам заводили свои голодные песни.

В районной газете напечатали объявление, манили обещанием: за каждого убитого волка колхоз, на чьей земле возьмут хищника, обещал овечку.

Васька Полыхаев, Гешка Карнаухов и Санька Ялунин пришли к Афоне за советом.

— На волков задумали идти, — объявили серьезно. — Как их бьют?

— Обыкновенно — артелью.

— И мы — артель.

— Из мужиков кого-нибудь прихватили бы, — осторожно посоветовал Афоня.

— Некогда им.

— А вооружение у вас какое?

— У Саньки отцова двустволка, у Гешки — малокалиберка осоавиахимовская, взял по знакомству, а у меня старинный дробовик, — выдохнул Васька.

— И куда идти думаете?

— К Больному хутору.

— Не боитесь?

Ребята не боялись. Очень хотелось получить в награду овечку — мяса-то сколько! Афоня шибко не отговаривал: Ваське и Гешке — уже по шестнадцати, Саньке — четырнадцать, все не маленькие. Но схитрил все-таки, посоветовал охотиться днем, когда волк боязлив.

…На другой день ребячья экспедиция двинулась на лыжах в сторону Грязнушки. За Никитиным переездом с дороги свернули к перелескам. Никто волчьи места не знал, рассчитывали на удачу. К полудню наткнулись на следы.

— Может, не пойдем? — робко спросил самый маленький — Санька. — Вон сколько их…

— Как это не пойдем?! — огрызнулся Васька Полыхаев. — А овечка?

— Засаду надо сделать, — предложил Гешка.

— И просидим до вечера зря, — отверг Васька. — Дурак он, что ли, волк-то, на пулю идти?

Двинулись дальше. Разговаривать не хотелось. Ружья тяжело давили на плечи, котомки мешали. После полудня, успокоившись уже, что волков уже не будет, неожиданно увидели двух: друг за дружкой они неторопливо шли им наперерез метрах в семидесяти.

— Залегай! — рявкнул Васька.

Ребят как ветром сдуло с дороги, разом упали в снег, завозились с ружьями.

Волки вышли на дорогу метрах в пятидесяти. Один крупный — видимо, самец, другой — поменьше, но оба худые. Остановившись, самец понюхал воздух, помешкал и присел. Другой последовал его примеру.