Афина Паллада - [48]

Проводил муллу в дом Али.

Мулла вошел к Саиду. Чабан лежал под одеялом. Мулла плотно закрыл за собой дверь, пропел молитву.

— Мир и богатство этому дому!

— Спасибо, отец, садись, отдыхай.

Уважение к старшим по возрасту, гостеприимство, особенно ночью, в степи, взяло у Саида верх над остальными чувствами.

— Мусульманин, — торжественно начал мулла, — думаешь ты о боге?

— У меня отара большая, некогда другими делами заниматься.

Мулла потеребил рыжий ленок бороды.

— Сабля пророка над твоей головой, безумец! Что ты делаешь? Народ судить тебя хочет — кто остановит руку народа? Разве не дал тебе аллах жену? Разве ты не можешь взять вторую?

Саид прикрыл глаза, посапывал, словно засыпая.

— Ты слышишь, Гог и Магог?

— Что тебе надо, отец?

— Посвященным открыто все. Могилу вижу. Свежие листья на ней. В крови сабля пророка. И ты сегодня в крови, зол, печален. Не буду беспокоить тебя. Завтра заеду. Почитай учение всемогущего. — Мулла достал книгу в черной коже и серебре — Коран на арабском языке. Узкое фанатичное лицо осветилось черным огнем глаз. Он раскрыл Коран на заложенном месте. — Помни: «Лев разорвет собаку, если собака приблизится ко льву!».

— У меня свой Коран есть! Лучше раздевайся, поешь, отдохни.

— Где твой Коран? — прищурился старик.

Саид показал на стопку книг.

Мулла вышел и не захотел ночевать на этой кошаре. Потом он целый час говорил с Секки и уехал не раньше, как она разрыдалась от страшных проклятий и угроз. Мулла все-таки согласился благословить ее чрево, взяв с мужа десять рублей. Хасану сказал: «Пока не будет детей, не будет покоя, торопись, мусульманин».

Ночью в родилке Секки жестоко избили. Она была сильнее Хасана и вырывалась, поэтому Магомет держал ее широкой сальной рукой за шею. Хасан бил. Третий стоял у двери — пожилой богомольный мужчина, страдающий язвой желудка. Женщины молча сидели в углу.

Как после бурана, следующие дни на кошаре текли мирно. Рабочие по-прежнему заходили в горницы балкарцев. Разият даже взялась перешить платье Секки.

Саид и Секки не виделись, но на знамени их любви появилась кровь, красный цемент счастья.

Хасан жил надеждой, что Бекназаров поставит его, как обещал, чабаном на дальнюю кошару, — и тогда все наладится, будь проклята эта кошара!

Однажды проснулись от необыкновенной тишины, от сказочного света, льющегося в оконца.

Пришла зима. Завалила Черные земли, домик, отару, собак, свернувшихся клубком у ворот база. Густо падают, торопятся снежинки.

В очаге уже полыхает огонь. Кормов на кошаре достаточно. Длинношерстные матки уже наели за осень курдюки, осеменение прошло хорошо, в большой охоте, и приплод ожидался полуторный. Бывая на других кошарах, Саид ревниво смотрел на овец — его овцы выглядели лучше, не все, конечно, но большинство.

В первое время Муратову давали зерна больше, чем на другие кошары. Когда овцы выправились и бригада взяла обязательства, Саид отказался от добавки.

Бекназаров вызвал его, отечески пожурил за «самоуправство», приказал брать прежнюю норму зерна, напомнил о бригаде коммунистического труда.

— Какая же это коммунистическая — на лучших кормах! — сказал Муратов и снова решительно отказался от добавочных кормов.

Управляющий и зоотехник калмык переглянулись.

Метет за окнами метелица. Сапоги смазаны и поставлены под топчан. В ход пошли валенки, рукавицы, полушубки — все из жаркого руна. Когда отпуржило и установилась ясная погода, Саид зарядил патроны, наточил на камне нож, с вечера засыпал коням двойную порцию дерти, написал Сафару на клочке бумаги распорядок дня отары — Али пойдет с Саидом.

С утра примороженным сомом с рыжими плавниками в тумане петляло солнце, ни за что не желая подниматься в стылую склянь. Потом на востоке томила предчувствием красоты длинная лазурная полоса — может, отсвет моря, ярлыга Каспия.

Охотничьи угодья начинались в десяти метрах от кошары — в первых плавнях, где недавно плескалась крупная рыба, а теперь голубел лед.

День проходит в беге, скачке за подранками, в замирании сердца, в дымных выстрелах и яркой крови на снегу. Азартная ругань при неудаче и радостные крики при метком выстреле.

Али и тут чувствовал свое положение младшего, хотя ростом он выше брата и мужественнее в плечах. Порох здесь остро дефицитен. Саид дал Али старенькую одностволку и пять патронов на весь день. Себе оставил полный патронташ. Промахов Саид не признает. Часами будет ползти по снегу и воде, но куропатку или зайца возьмет.

Гнались за раненым сайгаком и вышли к кошаре Ибрагимова.

Чабан Ихан-Берды пас отару по гололеду — на травах хрустальная наморозь. Животные простуживаются от этого, болеют воспалением легких, ягнята больных маток будут хилыми легочниками. Саид забыл о сайгаке, подошел к чабану.

— Что ты делаешь, Ихан-Берды? Погубишь отару!

Чабан молчал, невозмутимый, как идол.

— Гони овец на баз! — Али протянул чабану папиросу.

Чабан уже готов был взять, но тут же стыдливо опустил руку.

— Грех, ураза теперь.

Во время уразы — рамазана — верующие мусульмане не едят и не пьют от утренней до вечерней звезды. Курить же вообще нельзя, по учению пророка.

Подошел Ибрагимов, старший чабан, высокий, молчаливый, с ястребиным лицом. Неохотно поздоровался — здесь он был хозяином и не мог нарушить заветы гостеприимства. Спросил, как идет охота.