Афганский дневник - [42]

— Я по-русски не говорю, я по-русски шпарю!

Полковник Б. тоже «шпарил», не спотыкаясь даже на идиоматических оборотах, — сказывалось долгое, а теперь и постоянное общение с нашими авиаторами.

Должен, однако, заметить, что свое знание русского полковник поначалу использовал для словесных маневров: мало ли чего с кем случается, в печати надо говорить о типичном… Неожиданно помогли хозяева кабинета, которым тоже хотелось послушать Б., начали меня демонстративно убеждать, что историю слишком раздули, что мост и без мешков бы упал — такой слабенький мостишко… Полковник на это обиделся:

— Записывайте. А вы, молодежь, слушайте и учитесь.

Излагаю рассказ В. по блокноту, без рассуждений и комментариев.

«Мы проводили операцию против душманов, дело было на северо-востоке, в горах. Там над рекой стоял длинный узкий мост. Душманы по этому мосту туда-сюда ходят: ни окружить их, ни от базы отрезать. Вызывает меня генерал-лейтенант, руководитель операции: надо, говорит, мост взорвать, после операции восстановим, другого выхода нет. «Есть, отвечаю, взорвем».

Посылаю пару вертолетов, они под обстрелом заходят, бросают по две бомбы — прицельно бомбят, рассеивание минимальное, но в полотно моста не попали. Посылаю еще четверку — та же история. Больше вертолетов нет, да и сумерки уже. Прихожу на командный пункт, генерал-лейтенант спрашивает: что с мостом? «Завтра займусь, — говорю, — лично». Он головой качает, хмурится. Ну, не станешь же пехоте объяснять, что летчики отработали, как могли, просто дело весьма деликатное: американцы во Вьетнаме на един мост четыре с половиной тысячи бомб сбросили и все равно не разбили. Тем более что наш мост особенно вредный; единственный каменный бык посреди реки, от него к берегам железные рельсы положены, на рельсах доски — если даже попадет бомба, то доски прошьет насквозь и всё.

Назавтра так и случилось: опять посылаю пару за парой, вечером доложили, что попадания есть, а толку нету. К генералу даже не пошел: без меня расскажут, что и как, стыдно лишний раз на глаза показываться.

Утром третьего дня иду сначала в пехоту. «Взрывчатка есть?» «Есть, — отвечают, — два мешка, да зачем вам?» «А бикфордов шнур?» — «И шнур есть, но вам-то зачем?» — «Трех саперов дадите?» — «Дадим, а для чего?» Пожалуйста, говорю, лишнего не спрашивайте, я к вам еще зайду.

Генерал-лейтенант на меня уже и не смотрит. «Когда мост взорвешь?» — бурчит сердито. Сегодня, отвечаю, взорву Занимаюсь им лично. Ну, он немножко порассуждал о моей личности, но я и без этого был на нервном взводе. Бомбить никого не посылаю, приказываю вертолетам ждать, бегу в пехоту. Там связываем два мешка взрывчатки веревкой, прилаживаем бикфордов шнур, грузим все это в машину, садимся с саперами, мчим к вертолетам, перегружаемся, летим. Попутно еще прикрепляем к мешкам веревку подлиннее, вяжем на ней узлы, чтобы в руках не скользила.

Четверку вертолетов пускаю вперед и, пока они по берегам работают, подкрадываюсь вдоль русла и над мостом зависаю. Двое бойцов меня за ноги держат, я из вертолетной двери мешки выталкиваю. Вытолкнул, а веревка как заскользит! Еле удержал. Вот, пожалуйста на пальце шрам, можете посмотреть. Но это еще полбеды: хуже, что в конце концов веревка оборвалась и мешки наши грохнулись. Упали удачно, на мост, прямо около быка, но ведь бикфордов-то шнур мы поджечь не успели!

Летчики ситуацию поняли, кричат, из кабины;

— Садимся?!

Спрашиваю лейтенанта-сапера:

— На сколько минут у тебя шнур?

— Минуты на три, может быть, на пять, не больше.

Крутнулись к берегу, сели на гальку, у самой воды.

Беру лейтенанта и одного бойца — второй по ближним кустам из автомата лупит, бежим что есть духу к середине моста, перекладываем мешки поудобнее, кричу лейтенанту:

— Поджигай!

А он по карманам себя хлопает, глаза круглые: спички у того солдата, который стреляет. Плохо мы еще воспитываем лейтенантов, не понравился мне беспечный лейтенант этот. Командую:

— Бегом к вертолету, пришлите сюда, который со спичками, я прикрывать буду!

Строчу из автомата по противоположному берегу, там ведь тоже кусты, аллах разберет — может, и оттуда по мне стреляют: грохоту вокруг много. Одновременно пячусь к своему вертолету. Пронесся мимо солдатик со спичками, чиркнул, обратно бежит.

Поднялись, отлетели, кружимся в стороне. Три минуты, пять минут, десять — нет никакого взрыва. Спрашиваю бойца:

— Сынок, ты точно поджег? Пальцами чувствовал, когда загорелось?

Божится: все сделал, как надо, и пальцами чувствовал.

— Если, — говорю, — через две минуты не рванет, летим к мосту, но садиться не будем: обвяжем тебя, сынок, длинной веревкой и опустим — снова подожжешь.

— Есть! — отвечает. — Сделаю, товарищ полковник.

Готов выполнить приказ, не задумывается даже. А в вертолете, ясное дело, никакой веревки больше нет — ни короткой, ни длинной. Только поговорили с бойцом — ба-бах! Обрадовались, обнимаемся, летим к мосту: стоит, проклятый, как и стоял. Да что же он, заколдованный?! Снизились, сбоку зашли — отлегло от сердца; конструкции обломились, рухнули от быка в воду, просто сверху-то кажется, что линия ровной осталась…